К читателю
Говорят, история не знает сослагательного наклонения. Жизнь предлагала мне несколько крутых поворотов, за которыми, вероятно, судьба сложилась бы не так, как она сложилась. Но всякий раз перед каждым таким выбором, на моем пути стояли люди, которые, вольно или невольно, помогли не свернуть в сторону, оставив свой след в моей судьбе.
Перелистывая страницы уже написанной истории жизни, я, наконец, нашёл для себя ответ на вопросы: «Почему Запад никак не может понять, что за секрет таит в себе генетический код русского человека? Откуда наш народ черпает силы противостоять агрессору? И, наконец, почему слова «Умираю, но не сдаюсь!» написаны только по-русски?» Им, на Западе, невдомёк, что секрет этого кода передаётся в семье по наследству от наших отцов, дедов и прадедов, отстаивавших независимость своей Родины во все времена. Этот семейный код напрямую зависит от нас с вами и нуждается сейчас в защите, чтобы не повторились в нашей истории «лихие девяностые» прошлого века, когда он сбился в высших эшелонах власти и мы едва не потеряли своё Отечество.
Автор
*****
Все, кто родился в СССР в 1945–1946 годах, обрели впоследствии звание «дети Победы». Имена Виктор и Виктория стали самыми популярными живыми символами нашей тяжёлой и долгожданной Победы. К этому поколению отношусь и я, – Виктор Георгиевич Кондратьев. В моём свидетельстве о рождении значится: дата рождения – 1 января 1946 года, место рождения – Россия, город Ак-Булак, Чкаловской области (ныне Оренбургская). Здесь была расформирована воинская часть, с которой мои родители – военные железнодорожники рядовой Кондратьев Георгий Петрович и рядовая Кондратьева (Коваленко) Вера Александровна – прошли Великую Отечественную войну, обеспечивая в составе ВЭО-31 доставку военных грузов в прифронтовую полосу 1-го Белорусского фронта. Война для них закончилась 9-го мая 1945 года в Чехословакии.
Спустя много лет мать расскажет мне, что настоящая дата моего рождения –5 декабря 1945 года. Эта небольшая, по сути, разница сыграла огромную роль в моей судьбе. Обо всём не напишешь. Хочу лишь рассказать о моих самых ярких впечатлениях, которые остались в памяти.
Урок нравственности. 1949 год.
По делам службы отца переводят в город Чугуев, Харьковской области, дежурным по железнодорожной станции. Семья жила в 100 метрах от вокзала в приспособленной под жильё бывшей общественной бане. Через станцию шёл большой грузовой поток. Каждый эшелон сопровождали вооружённые охранники. Год выдался особенно неурожайным. Достать, другого слова не подберёшь, что-либо к столу было трудно. Население города жило впроголодь. Однажды остановился эшелон с сахарной свёклой. Мальчишки постарше решили поживиться и увлекли меня тоже за сладким «трофеем». Двое пацанов сбрасывали свёклу с низкой платформы, а остальные таскали её в укромные места. Охранник заметил «грабёж» и начал стрелять в воздух. «Грабители» рассыпались кто куда. Я с видом победителя явился домой с огромной для моего трёхлетнего возраста свёклой. Увидев мою добычу, мать строго приказала отнести свёклу на место, где взял. И тут мне по-настоящему стало страшно. Со стороны эшелона шла стрельба. Мать была неумолима, и я побежал со свёклой обратно. Бросил её на полдороге и помчался домой. Этот материнский урок нравственности врезался в мою детскую память на всю жизнь.
Эхо войны. 1950 год.
Отца переводят на железнодорожную станцию Ново-Борисовка, Борисовского района, Курской области (ныне Белгородская). Через эти края война прокатилась особенно жестоко. Отступающие немецкие части оставляли много сюрпризов. Нас, мальчишек, опасность подстерегала везде. Израненную воронками, окопами и траншеями местность мы обследовали группами, в которых тон задавали ребята, пережившие военное время и понимавшие, что можно, а что нельзя делать с найденными боеприпасами. Особенно интересно было в лесу, где сейчас располагается санаторий «Красиво». Наступление советских войск в августе 1943 года в этом районе было столь стремительным, что немцы не успели эвакуировать большой артиллерийский склад. Даже после его разминирования нашими саперами мы находили в песке большое количество различных взрывчатых предметов: от пороха и взрывателей для ручных гранат до артиллерийских снарядов и противотанковых мин. Для нас это было настоящим сокровищем. Риск подорваться на мине или снаряде был огромный. Однако нас это не останавливало. Найдя очередную мину или снаряд, мы разжигали костёр, бросали в него смертоносную находку, залегали в окоп или воронку и ждали развязки. Ждать приходилось довольно долго. Самые нетерпеливые торопили событие и норовили выглянуть из укрытия. Старший по команде жёстко пресекал это и напоминал, чтобы рот у всех был открыт. Через минуту после подрыва нас уже никто не мог найти поблизости. Мы считали себя знатоками военного дела. Кое-кто из нас припрятывал найденное у себя дома. Эти находки иногда становились предметом шумных разборок с родителями.
Детство. 1951 год.
Наша семья жила рядом с вокзалом в одноэтажном восьмиквартирном доме, который был построен в 1910 году князем Юсуповым при прокладке железной дороги Харьков-Готня. В тридцати метрах от дома стояло довольно ветхое одноэтажное здание, которое было приспособлено под сельский клуб. Это был культурный центр села со зрительным залом на двести мест, библиотекой и небольшим танцевальным залом. Жители села приходили сюда не только посмотреть очередной художественный фильм. На сцене клуба ставились спектакли, в которых задействованы были, в основном, жители нашего дома. Главный интерес для меня представляла библиотека, заведующим которой был Анатолий Иванович Жихарев. Книги, которые он мне рекомендовал, возвращались мной уже на следующий день, а по огарку свечи, мама узнавала, что ночь опять прошла за чтением.
В то послевоенное время у нас не было компьютеров, Интернета, мобильных телефонов. Не было даже телевизоров. Круглый чёрный репродуктор на стене, который называли «тарелкой», ровно в шесть часов утра боем курантов Спасской башни московского Кремля и Гимном Советского Союза оповещал о начале рабочего дня и знакомил с последними событиями в стране и в мире. Затем «тарелка» приглашала на пятиминутную утреннюю гимнастику, и после радиопередачи «Пионерская зорька» пора было собираться в школу.
Наше детство проходило на свежем воздухе и летом и зимой. Игры в «войну», плавание в речке «Ворскла», лыжи, коньки закаляли. А дома мать усиленно старалась привить мне тягу к знаниям. В 5 лет я уже бегло читал, мог писать. Это было предметом особой гордости моего отца. На перроне станции он давал мне газету и я читал её для изумлённой публики. Школа была неподалёку, и кто-то из учителей предложил родителям отдать меня в школу, причём сразу во 2-й класс. Мать с отцом после некоторых колебаний согласились.
Маресьев. 1952 год.
1-го сентября мне ещё не исполнилось и семи лет, а я с учебниками и карандашами сел за парту, которую мне кто-то показал. Я сидел с учениками 2-го класса и чувствовал себя очень неловко, понимая шаткость своего положения. Прозвенел звонок, в класс вошла учительница, и я встал вместе со всеми. Когда она увидела новичка, её строгий вопрос на весь класс прозвучал для меня как взрыв противотанковой мины: «А это ещё кто такой?!..» Через несколько секунд, ничего не говоря, я уже был со своими вещами во дворе школы. Как оказалось, это событие стало самым крутым поворотом в моей судьбе.
В этом же году я впервые посмотрел художественный фильм «Повесть о настоящем человеке». К этому времени я уже прочитал одноимённую повесть Б. Полевого, по мотивам которой был создан этот фильм. Герой войны – лётчик-истребитель А. П. Маресьев, роль которого в фильме блестяще исполнил артист П. П. Кадочников, произвёл на меня неизгладимое впечатление. В своём кругу мы часто спрашивали друг друга: «Кем ты хочешь стать?» Теперь этот вопрос перестал меня волновать. Я уже не сомневался в своей будущей профессии.
Крылатая биография легендарного лётчика-истребителя А. П. Маресьева оказалась какими-то невидимыми нитями связана с моей судьбой. Отныне вся моя жизнь была подчинена одной и единственной цели – стать военным лётчиком-истребителем. Мог ли я подумать тогда, что судьба сведёт меня с А. П. Маресьевым и П. П. Кадочниковым через 30 лет!
Сталин. 1953 год, 5 марта.
Далеко за полночь в нашу квартиру постучали. На пороге стояла соседка по дому, учительница биологии Екатерина Степановна Тарасова. Рыдая, она опустилась на стул. По радио передали печальное известие – скончался Иосиф Виссарионович Сталин. 9 марта, в 12 часов, рёв паровозных гудков и сирен автомобилей не смолкал по всей стране в течение 10 минут. На рукавах людей были красные повязки с черным кантом по краям. Люди задавали друг другу один вопрос: «Что теперь будет, как жить дальше?..». Свою великую Победу в 1945-м все связывали с этим именем.
И вот здесь, я позволю себе отступить и сказать несколько слов о наболевшем, – о роли этого человека в судьбе России, которую он взвалил себе на плечи с разрушенной экономикой и обнищавшим, обескровленным после первой мировой войны, революции 1917-го и гражданской войны народом. Более полувека на его могилу, стараниями либералов разных мастей, навалено столько лжи, мусора и грязи, что процесс очернения многим уже кажется необратимым.
«Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!» Этот пламенный призыв прозвучал по радио 22 июня 1941 года в 12 часов в выступлении Первого заместителя Председателя Совета народных комиссаров СССР В. М. Молотова. Страна вздрогнула. Война уже более восьми часов катилась на восток по западным и южным рубежам СССР от Баренцева до Чёрного моря…
С той трагической даты прошло уже много десятилетий. В то, что СССР выстоит и победит, никто за рубежом тогда не верил. Германский фашизм заставил склонить голову и капитулировать Данию за 1 день, Нидерланды – за 4 дня, Бельгию – за 18 дней, Польшу – за 29 дней, Францию, с её передовыми по тем временам вооружёнными силами, – за 42 дня. Опьяненный легкостью побед, объединив материальные и людские ресурсы поверженных и присоединившихся стран, Гитлер решился на роковой для себя шаг и двинул объединённую Европу против СССР. На восточном фронте с Красной армией вели боевые действия не только германские войска Вермахта. Для участия в операции «Barbarossa» были сформированы легионы, дивизии, полки и батальоны Албанцев, Румын, Австрийцев, Боснийцев, Латышей, Венгров, Чехов, Словаков, Сербов, Поляков, Итальянцев, Французов, Эстонцев, Хорватов, Молдаван, польских Евреев, Голландцев, Финнов, Бельгийцев, Люксембуржцев, Датчан, Испанцев, Цыган, Норвежцев, Шведов, Болгар. 400 миллионов европейского населения выступило против 190 миллионов человек, насчитывающихся в то время в СССР. Этот перечень был бы неполным без США. На максимальных оборотах в пользу Германии работала заокеанская промышленность. Самолеты Люфтваффе, которые бомбили СССР и Великобританию, заправлялись бензином, произведенным заводом, построенном на территории Германии за деньги от корпорации США «Standard Oil». За время войны ни один танкер, доставлявший нефть из США для Германии, не был потоплен. Эта же корпорация под руководством Рокфеллера поставляла Германии синтетический каучук, так необходимый тогда самим США. Ради сверхприбыли формальному противнику поставлялись из США сталь, двигатели, компоненты радиотехники. Наращивал производство в оккупированной немцами Франции американский завод «Ford», производя авто-технику. Указ президента США допускал подобные сделки с противником вплоть до окончания войны.
Правящие круги Великобритании и США представляли себе всю серьёзность угрозы, нависшей над Советским Союзом, и осознавали невозможность своей победы в случае поражения СССР. Требования широких слоев населения Англии и США об открытии второго фронта в Европе становились всё более настойчивыми. Тем не менее, западные страны не спешили открывать второй фронт, надеясь, что фашистская Германия и Советский Союз максимально ослабят друг друга в тяжёлой, кровопролитной борьбе.
Что же, всё-таки, заставило запад, в конце концов, объединиться с нами в борьбе с фашизмом? Судите сами.
1941 год. После разгрома немецких войск под Москвой перед всем миром был развенчан миф о непобедимости вермахта. Это подорвало моральный дух немецкой армии, поколебало её веру в победу и обозначило поворот в Великой Отечественной войне. Итог: 1 января 1942 года США и Англия подписывают «Декларацию объединенных наций», ставшую одним из основных шагов в создании антигитлеровской коалиции в борьбе против агрессора.
1942 год. Сталинградская битва, обозначившая коренной перелом в Великой Отечественной войне, перемолола в общей сложности 75 дивизий вермахта и его сателлитов, заставив Японию и Турцию отказаться от планов выступления против Советского Союза. Опасения США и Англии в том, что победа в войне может ускользнуть от них, стали более ощутимы. Итог: Тегеранская конференция и признание союзниками первостепенной важности открытия 2-го фронта в Европе.
1943 год. После победы в битве на Курской дуге открылся прямой путь к полному разгрому фашистского блока. Итог: США и Англия решили, что медлить больше нельзя и назвали конкретный срок открытия 2-го фронта в Европе – май 1944 г.
1944 год. К маю Красная армия уже начала «зачищать» свою территорию и изгонять немецкие войска из СССР. Итог: через месяц войска союзников высадились во Франции.
За послевоенный период либеральные отечественные и зарубежные историки, исследователи разных мастей много кое-чего написали о Великой Отечественной и Второй мировой войне. Серьёзные же военно-исторические исследования совершенно чётко определяют главные факторы разгрома фашистской Германии. Это и промышленность СССР, выпустившая за годы войны в 2 раза больше и лучшего качества военной продукции, чем гитлеровская Германия. Это и превосходство боевой мощи и военного искусства Советских Вооружённых сил над вермахтом, ни одна из наступательных или оборонительных кампаний которого, так не достигли своей конечной цели. Решающим же фактором победы стала борьба народов Советского Союза, успехи которых на восточном фронте заставили объединиться многие государства против фашизма.
К этому следует добавить еще один фактор – человеческий, способность главы государства во времена тяжелых для своей страны испытаний убедительно доказать, что он не случайно является лидером. Представить фронт, катящийся на восток со скоростью быстро идущего человека и всю тяжесть за сложившуюся ситуацию на своих плечах, может позволить себе не каждый.
Сегодня мы стали свидетелями того, что либеральная часть населения страны, которая была на Руси во все времена, всячески поддерживает версию Запада о том, что Сталин – это зловещая фигура в истории нашего государства. И, именно сегодня, спустя многие десятилетия, мы начинаем осознавать не мифическую, а реальную роль Сталина. Журнал приема посетителей на его ближней московской даче в Кунцево, свидетельствует о том, что с 22 июня по 2 июля 1941 года на приёме у Сталина побывало немало видных журналистов, литераторов, военных, авторитетных руководителей компартии и государства. Итогом этих встреч стало его обращение к советскому народу по радио 3 июля 1941 года: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!». Его слова «братья и сестры» были восприняты, как просьба о прощении за ошибки, допущенные им лично в руководстве страной и её Вооруженными Силами, как покаяние перед церковью и духовенством, в отношении которых он проводил жестокую политику, как призыв к примирению и объединению различных слоёв населения страны перед лицом смертельной угрозы. Народ поверил, что Сталин останется с ним до конца. Призыв вождя: «Всё для фронта, всё для Победы!» был воспринят как чёткий и конкретный ориентир на разгром врага. Эта речь рассеяла сомнения, недоверие, тревогу и мобилизовала народные силы на противостояние фашистскому нашествию.
Победоносный май 1945 года означил для СССР не только триумфальный конец войны. Полстраны лежало в руинах. Уровень жизни людей откатился далеко за предвоенный уровень, а на пороге маячила тень нового экономического и военного противостояния с Западом. Совет Министров СССР, который возглавил Сталин в 1946 году, поставил перед народным хозяйством страны амбициозную задачу: за 3-4 послевоенных пятилетки достичь довоенного уровня производства и превзойти его. Сталин ошибся. Обескровленный Советский Союз возродился за первую же пятилетку и стал второй по экономической мощи мировой державой после разбогатевших на войне США. Этот, без всяких зарубежных финансовых инвестиций, беспримерный экономический рывок, позволивший превзойти экономики большинства стран того времени, наводит на вполне резонный вопрос: почему сейчас мы, уже четверть века, отказавшись от «неэффективной советской экономики», не в состоянии показать в относительно мирных условиях результат, хоть чем-то похожий на первую послевоенную пятилетку? Неужели перестройка конца восьмидесятых и реформы девяностых годов прошлого века приняли в России необратимый характер? В этой связи уместно сказать: как бы не хвалили либералы перестроечника Горбачева и реформатора Ельцина, а народ их ненавидит. И как бы они не обливали грязью Сталина, а народ его уважает.
5 марта 1953 года И. В. Сталин ушел в мир иной, оставив после себя 2 френча, пару сапог, кисет с табаком, трубку, 5 рублей денег и Великую ядерную Державу.
В этом же году, 1-го сентября, на полном основании я пошёл в 1-й класс железнодорожной общеобразовательной средней школы с производственным обучением № 58 (ныне им. А. Сырового). Нам давали не только знания, но и производственные навыки. Мы уверенно держали в руках инструменты, неплохо разбирались в сельскохозяйственных делах. Учился я на «отлично» и всегда мог постоять за себя и своих друзей в уличных конфликтах. Спорт и учёба занимали всё моё время. В школе у нас были замечательные учителя-наставники. В хорошем смысле слова, это были «бунтари», которые не боялись отступить от школьной программы, знакомили нас с элементами высшей математики, рассказывали о достижениях отечественной науки и техники мирового уровня. На заключительном этапе обучения нашим классным руководителем был назначен Владимир Викторович Хуторной, который не только преподавал нам черчение и начертательную геометрию, но и шлифовал наше представление о реальной жизни, с которой мы скоро столкнёмся после учёбы. Физика и математика стали для меня любимыми предметами. Учитель физики, ветеран войны Коваленко Сергей Петрович включал меня в состав участников различных физических олимпиад. Благодаря этому, я попал на летних каникулах после 9-го класса в лагерь юных техников в Харькове. Для нас тогда устроили посещение Харьковского государственного университета, где мы выслушали несколько лекций по ядерной физике. Особое впечатление произвела на меня тогда экскурсия на харьковский пятидесятиметровый линейный ускоритель тяжёлых многозарядных ионов. Математику преподавал фронтовик, офицер- артиллерист Алексей Михайлович Никифоров. Учитель физкультуры Павел Петрович Коровник – фронтовик, командир экипажа тяжёлого бомбардировщика. Участник войны, артиллерист, старшина Манаенков Григорий Матвеевич преподавал историю. Учитель словесности, участник войны Алифанов Николай Гаврилович, прививал любовь к родному русскому языку и литературе. Учителя-фронтовики учили нас жизни не понаслышке. И мы старались быть на высоте их требований.
Забайкалье. 1954 год.
Летом всей семьёй, вместе с моим младшим братом Толей, который родился в 1951 году, мы отправились в далёкое путешествие, на родину наших родителей – в Забайкалье. Отсюда они уходили на фронт, в 1944 году в составе большой группы воинов-железнодорожников. Дорога на поезде от Харькова до Читы заняла в то время 11 суток. Во все глаза я смотрел на бесконечные поля, леса и горы нашей бескрайней Родины. Неизгладимое впечатление произвела на меня Кругобайкальская железная дорога, которая пролегала по южному берегу озера Байкал. 38 горных туннелей на этом участке и Великий Байкал поражали воображение. На пятнадцатиминутной стоянке на станции «Слюдянка» пассажиры высыпали из вагонов. Некоторые смельчаки успели даже поплавать. Я тоже прикоснулся к водам этого священного для русского человека озера.
В глухую сибирскую деревню с бурятским названием Горохон, где жили наши предки по материнской линии, мы добирались на попутной грузовой машине через тайгу. В России бытует определение: в России дорог нет, есть только направления. Но даже такое определение меркло перед трактом, по которому мы добирались. Это была не поездка, это было каскадёрство водителя. Мама с Толиком сидели в кабине, а мы с отцом тряслись в кузове, вцепившись в борта. Нам иногда казалось, что всё, конец! Ещё один такой крен – и мы за бортом! Мама попросила водителя остановиться возле «шаманского» дерева, которое знала с детства. Это была огромная пихта, на которой было привязано много-много цветных ленточек и лоскутов материи. У подножия дерева лежали монеты. По преданию, это дерево приносило путникам удачу, если оставить ему что-нибудь. Мы тоже привязали свои ленточки, положили монеты и благополучно добрались до деревни.
Назвать деревней то, что мы увидели, было бы большим преувеличением. Несколько добротных срубов с хозяйственными постройками появились внезапно. Здесь жил наш дед Александр Николаевич Коваленко – участник Первой мировой и Гражданской войн, о котором было написано в романе известного русского писателя Константина Федоровича Седых “Даурия”. В романе раскрывается жизнь сибирского казачества. Действие романа происходит в небольшом посёлке Забайкалья накануне Первой мировой войны, в годы Октябрьской революции и Гражданской войны. Хотя, это уже другая история.
Сопки, покрытые хвойным лесом, высокие кедры, кристальная вода маленькой речушки, на песчаном берегу которой можно было за час собрать небольшое количество настоящего золота в виде тонких пластин, сверкающих на солнце! Это была глубинка России! Образ жизни обитателей этого поселения был прост, как и сами жители. Дверь в избу на ночь не запиралась. Лошадь, корова, куры и поросёнок – вот и вся живность. Дед промышлял в тайге «сохатого» (лося). На медведя не ходил, мяса на семью, в которой выросло 8 детей, и так хватало. На зиму заготавливали пельмени, которые лепили «всем миром», складывали в полотняные мешки и забрасывали на чердак. Зимой при 40-градусном морозе топором отрубали, сколько нужно, доставали из «ледника» (погреба) картошку, квашеную капусту, бруснику, клюкву, солёные белые грузди. Хлеб бабушка, Капитолина Анисимовна, пекла в большой русской печи. Вот и все сибирские «деликатесы», о которых сейчас можно только мечтать.
Осень этого года принесла всем жителям Борисовского района, всей Белгородчине и многим гостям из Украины большой всенародный праздник, который состоялся на холмах древнего русского села Хотмыжск в ознаменование 300-летия воссоединения Украины с Россией и избавления украинского народа от польской шляхты. Это был первый послевоенный, по-настоящему радостный день, собравший на праздник тысячи моих земляков от мала до велика, на котором присутствовала и вся наша семья. Концерт и народное гуляние до самого вечера завершились большим костром на высоком берегу Ворсклы, неподалёку от храма Воскресения Христова, стоявшего тогда в послевоенных руинах.
Через полвека этот праздник станет прообразом Международного фестиваля славянской культуры «Хотмыжская осень», который проходит раз в два года на холмах седого Хотмыжска. Его постоянными гостями стали не только Россия и Украина, но и Белоруссия, далёкая Сербия, другие народы и народности России.
Горовец. 1957 год.
Когда весной наш 4-й класс уже готовился стать старшеклассниками, наша учительница Шевченко Антонина Фёдоровна, которая жила в селе Зозули и в любую погоду ежедневно преодолевала пешком расстояние в три километра от дома до школы, рассказала нам, что жители деревни Зоринские Дворы, Ивнянского района, Белгородской области, недавно обнаружили в земле самолёт и останки лётчика в кабине. По найденным документам была восстановлена личность лётчика. Это был гвардии старший лейтенант Горовец Александр Константинович, посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза в сентябре 1943 года. Его подвиг, совершённый в небе над Белгородчиной 6 июля 1943 года, поражал воображение даже бывалых лётчиков.
На второй день Курской битвы небольшая группа советских истребителей на самолетах ЛА-5 столкнулась с пятьюдесятью немецкими пикирующими бомбардировщиками Ju-87, которых прикрывали истребители «Messerschmitt Bf. 109». Из-за отказа радиосвязи Горовец оторвался от своей группы и вёл бой в одиночестве. Наземные подразделения советских войск, наблюдавшие за этой неравной смертельной схваткой, подтвердили, что 8 немецких бомбардировщиков были сбиты нашим истребителем огнём из пушки. Когда боезапас на самолёте у Горовца закончился, девятый бомбардировщик противника он сбил таранным ударом и погиб.
В сердцах моих земляков жива генетическая память о том трагическом времени, когда ответ на вопрос «быть или не быть?» зависел от людей в погонах, от их готовности выстоять перед германским фашизмом. Эта память, переданная нам от наших отцов и дедов, для многих мальчишек послевоенного поколения определила их дальнейшую судьбу.
Гагарин. 1961 год, 12 апреля.
По радио уже передали ошеломляющую весть: в космосе наш соотечественник – Юрий Гагарин, майор ВВС, военный лётчик-истребитель. Эту космическую новость я услышал в этот же день на уроке немецкого языка от моего друга – постоянного соперника на лыжне Миши Болдырева, который каким-то образом, узнал её раньше меня. Через некоторое время в наш 8-й класс вошел учитель труда Гнедов Никита Сергеевич и объявил, что в космосе первый космонавт планеты, наш соотечественник, лётчик, майор Юрий Гагарин! В классе началось невообразимое! Возгласы «ура» и всеобщее ликование вскочивших с мест учеников передались и нашей строгой учительнице Науменко Ольге Ивановне. Урок был сорван. Класс шумно высыпал в коридор школы, где уже толпились возбуждённые ученики. Тогда мы смутно представляли себе, что значил этот полет. Мы просто гордились тем, что мы – первые в космосе!
Это радостное событие сменилось вскоре большим огорчением для меня. Отец объявил мне, что после окончания 8-го класса планирует отдать меня в железнодорожный техникум в Кременчуге. «Пора приобретать гражданскую специальность машиниста», – сказал он. Возражения не принимались. Авторитет отца в семье был высок. Через три месяца мы с отцом стояли на перроне Харьковского Южного вокзала и ждали поезд до Кременчуга. И тут судьба улыбнулась мне в очередной раз. К нам подошёл старый друг отца и поинтересовался, куда путь держим. Узнав, куда и зачем мы едем, он обратился ко мне с вопросом, хочу ли я в железнодорожный техникум. В этот момент какая-то неведомая сила заставила меня впервые пойти вопреки воле отца и меня прорвало! Я ухватился за соломинку, которую мне протянула судьба. Волнуясь, я сбивчиво рассказал о давней своей мечте и с робкой надеждой взглянул на друга отца. Я до сих пор помню дословно то, что сказал этот человек: «Петрович, зачем ты толкаешь мальца туда, куда он не хочет?». К моей великой радости мы возвратились домой.
Вскоре после этого я заметил, что внимание ко мне со стороны отца изменилось. Он стал больше интересоваться моей учёбой, впервые я услышал его фронтовые воспоминания. Очередная поездка с отцом в Харьков преподнесла мне неожиданный сюрприз. Отец решил возвратиться домой самолётом, который два раза в неделю летал по маршруту Харьков–Борисовка. От взлёта до посадки АН-2 прошло не более 30 минут, которые мне показались мгновением. Этот первый отрыв от земли, который мне подарил отец, стал самым дорогим подарком в моей жизни.
ХВВАУЛ. 1964 год.
Окончил я 11 классов с серебряной медалью. Окончи я школу на два года раньше, и трудно сказать – сбылась бы моя мечта или нет. На руках у меня уже был вызов в Харьковское высшее военное авиационное училище лётчиков для прохождения медкомиссии и сдачи вступительных экзаменов. Об одном я сожалел тогда, что не смог побывать на выпускном вечере и попрощаться со своими друзьями-одноклассниками.
Отец приехал ко мне в училище, когда я был уже зачислен на 1-й курс, переодет в военную форму, принял военную присягу и носил первое воинское звание «курсант». Узнав, что я выдержал конкурс 11 человек на место и моё здоровье без замечаний, отец успокоился.
Гранит науки. 1965 год.
Военное училище давало знания на уровне ВУЗов. Это был год совершенствования моих познаний в области физики, высшей математики, сопротивления материалов и других дисциплин, которые преподавались в технических вузах страны. Единственная тройка, которая впоследствии вошла в диплом, была получена мной по научному коммунизму. Я не был этим особенно огорчён. Лев Ландау, выдающийся российский физик-теоретик, однажды сказал: «Есть предметы, по которым стыдно получать оценки более тройки». Учёба мне давалась легко. Наш набор стал первым, когда курсанты начинали летать сразу на реактивных самолетах, но только после специальной теоретической подготовки на втором курсе. Наши предшественники начинали летать уже на первом курсе на поршневых самолётах ЯК-18. Мы с восторгом смотрели на курсантов старших курсов. Они уже летали, а мы ещё «грызли гранит науки». С большим энтузиазмом мы восприняли появление на 2-м курсе таких специальных предметов, как аэродинамика, теория реактивных двигателей, самолёт, вооружение самолёта, авиационное оборудование и других дисциплин, которые открывали нам дорогу в небо. Эти дисциплины преподавали нам офицеры, прошедшие Великую Отечественную войну. Они давали нам не только знания, но и делились с нами – новым поколением будущих лётчиков великой страны-победителя – своими впечатлениями о прошедшей войне, воспоминаниями. Чего стоили рассказы нашего преподавателя аэродинамики и динамики полёта, лётчика-истребителя подполковника Цейтлина Г. М., начальника нашего училища – Героя Советского Союза, генерал-майора авиации Сутягина Н. В., который за полгода в Корейской войне на истребителе МиГ-15 сбил 22 американских бомбардировщика и тактических истребителе.
Пятый океан. 1966 год.
Наконец-то! Ранней весной, после интенсивных наземных тренировок в катапультированиях и парашютных прыжках, мы направляемся в Граково на свой первый прыжок с высоты 800 метров из самолета АН-2! Нашу группу из 12-ти курсантов инструктор парашютно-десантной службы построил по весовой категории, тщательно проверил у каждого уже надетые основной и запасный парашюты, и мы направились в самолёт. На откидных сиденьях по обеим сторонам салона АН-2 мы сидели напротив друг друга и поглядывали на две сигнальные лампы над дверью кабины лётчиков. Красная лампа – «Приготовиться!», зелёная – «Пошел!». Двигатель самолёта работал на взлётном режиме, и из-за его грохота не слышно было даже соседа. Я мысленно обдумывал предстоящие действия: в левой руке карабин фала принудительного раскрытия основного парашюта, правая рука на вытяжном кольце раскрытия запасного парашюта, нож на фале – в кармашке комбинезона, шлем пристёгнут крепко – всё в порядке! Наш друг Лёня Кныш сидел у двери и должен был первым покинуть самолёт. Быть первым всегда трудно. Прерывисто взревела сирена, похожая на тревожное кряканье пойманной утки, и над кабиной пилотов загорелась красная лампа – «Приготовиться!» Все встали и через несколько секунд загорелась зелёная – «Пошёл!» Я был в середине группы и видел, как некоторые мои друзья, замешкавшиеся перед открытой дверью самолёта, получали сзади пинок сапогом инструктора и они вылетали из салона. Грубо, но безопасно! Я не хотел получать пинок ниже пояса, но когда подошла моя очередь, ноги отказались шагнуть в бездну, и я нырнул вниз головой, как это делал сотни раз, прыгая с крутого берега родной речки Ворсклы. Последовал кульбит, о котором предупреждал инструктор: «Зарубите себе на носу: с принудительным раскрытием парашюта после такого отделения от самолёта можно запутаться в стропах с предсказуемыми последствиями». Описав кувырок я, действительно, едва не запутался. Через 3–4 секунды свободного падения раскрылся купол, меня хорошенько встряхнуло, и от наступившей тишины заложило уши. Сориентировавшись по дымовым шашкам, зажжённым на площадке приземления, я развернулся по ветру и ждал контакта с землёй. Как ни старался – устоять при приземлении не удалось: ещё один кувырок – и я на земле! Все приземлились благополучно, собрали свои парашюты и ждали у автобуса Лёню Кныша, который от пинка инструктора первым вылетел из самолёта и никак не мог приземлиться из-за мощного восходящего воздушного потока от вспаханного участка земли, прогретого весенним солнцем. По-хорошему, мы завидовали своему другу: Лёня провисел тогда на стропах парашюта едва ли не дольше всей нашей группы, вместе взятой.
В Харьковском высшем военном авиационном училище лётчиков особо не поощрялись прыжки курсантов с парашютом. Любая полученная на прыжках травма тормозила процесс учёбы, и риск быть списанным с лётной работы реально присутствовал. Но запрещать тренировки в парашютных прыжках руководство училища не могло, и многие из нас при первой же возможности старались записаться на прыжки, каждый раз получая над землёй изрядную порцию адреналина под куполом парашюта. Некоторым из нас эти тренировки спасли впоследствии жизнь.
В апреле мы окончили 2-й теоретический курс, и нас разделили по авиационным эскадрильям, звеньям и экипажам. Наша эскадрилья направляется в Луганск на аэродром «Острая могила», названный так в честь одноимённого мемориала защитникам Луганска в период Гражданской и Великой Отечественной войн. Капитан Пеньков Анатолий Петрович стал моим первым инструктором и наставником в освоении «5-го океана». В первом же полете он дал мне «легко подержаться» за управление самолётом Л-29 «Дельфин». Этот реактивный учебно-боевой самолёт с двойным управлением был создан в Чехословакии для первоначального обучения полётам и поставлялся во все военные лётные училища СССР. Когда после минимальной «вывозной программы» я вылетел без инструктора самостоятельно, радости моей не было границ! Сбылась моя давняя детская мечта! После успешного освоения полётов «по кругу», «по маршруту», в зону «на простой» и «сложный пилотаж» я окончательно почувствовал себя лётчиком. К сожалению, наши полёты на 2-м курсе были омрачены гибелью нашего друга. В одном из полков училища в Левковке из-за отказа двигателя погиб наш друг, курсант Володя Кулинич, который имел возможность катапультироваться и спастись, мог даже посадить самолёт, но впереди по курсу в поле работали женщины. Отворачивая в сторону на малой скорости, он сорвался в «штопор» и столкнулся с землёй. Посмертно он был награждён орденом Красной Звезды.
1-го сентября мы вновь сели за студенческие парты и продолжили свою теоретическую подготовку на 3-м курсе. Свое главное внимание мы уделяли новой авиатехнике, её вооружению, боевому применению.
МиГ. 1967 год.
Зимой из Главного штаба ВВС пришёл приказ о проведении эксперимента с группой курсантов по обучению полётам в зимних условиях. Была отобрана группа в количестве 10 чел. и направлена в Луганск, где мы прошлым летом уже освоили самолёт Л-29. Я тоже попал в эту группу, чему был несказанно рад. Эксперимент прошёл успешно, а мы в течение месяца получили хороший опыт в полётах над заснеженной, малоориентирной местностью.
После окончания теории на 3-м курсе весной мы опять выехали в лагеря для освоения уже боевого самолёта МиГ – 17. Чугуев стал не только базой для освоения новой для нас авиатехники, но и школой её боевого применения. Венцом нашей лётной подготовки стали полёты на сложный пилотаж, боевое маневрирование, стрельбу из пушек и бомбометание по наземным целям на авиационном полигоне. Как лётчики мы выросли на голову и готовы были участвовать в боевых действиях. К сожалению, мы и на этот раз потеряли ещё одного своего товарища, – Володю Симакова, который неудачно катапультировался из отказавшей «спарки» УТИ МиГ-15 и погиб. За высоту и красоту лётной профессии жизнь иногда требовала непомерно высокую плату.
Так случилось, что о гибели нашего космонавта полковника В. Комарова, я узнал в воздухе, когда мы с моим инструктором капитаном Самусевым В. С. отрабатывали на самолёте УТИ МиГ-15 упражнение «Полёт по маршруту». Я пилотировал, а инструктор, настроив автоматический радиокомпас АРК-5, слушал радио в задней кабине. Услышав известие, он сообщил мне по самолётному переговорному устройству о трагедии с космонавтом при спуске с орбиты на корабле «Союз-1». Случилось это 23 апреля 1967 года.
5-го июня весь мир облетело известие о начале войны Израиля против Египта. Естественно, нас интересовали действия авиации в этом конфликте. Израильская авиация массированным ударом уничтожила за 3 часа 75 % египетских самолётов, в основном на земле. Завоевав господство в воздухе, израильтяне в течение 6 дней, практически, разгромили египетскую армию на земле. Вывод напрашивался один: господство авиации в воздухе – залог победы в современной войне. Эту мысль преподаватели училища настойчиво внедряли в наше сознание. Мы начинали понимать, что лётная работа – это не только романтика, но и жестокая действительность. Не думал я тогда, что Египетские события так серьёзно повлияют однажды на уровень моей лётной подготовки.
Для всех нас этот год стал определяющим в дальнейшей лётной судьбе. Дело в том, что училище выпускало для ВВС страны лётный состав двух профилей: истребителей и бомбардировщиков. Эти специальности довольно серьёзно различались в самом характере лётной работы. От истребителей требовались такие качества, которые позволяли бы вести манёвренные воздушные бои с противником, умение переносить большие перегрузки, сохраняя при этом работоспособность, быстроту и точность применения средств поражения истребителя. В манёвренных воздушных боях при перегрузках 7-8 единиц вес лётчика в кабине возрастает в 7–8 раз. На таких перегрузках начинает темнеть в глазах и можно потерять сознание. Реальные же боевые действия могут заставить создать и более высокую перегрузку. Выжить и поразить противника в такой ситуации можно только при высочайшей физической форме, мгновенной реакции и высоком лётном мастерстве. Мы усиленно тренировались на специальных спортивных снарядах: батут, лопинг, статическое и динамическое колёса были нашими любимыми занятиями в спорте. Бегать на длинные дистанции мы не любили. Да это было и не особенно нужно.
После полётов на МиГ-17 руководство училища достаточно хорошо изучило нас, курсантов. Наши командиры изучали и знали многие наши способности, наклонности, характер, способность действовать в экстремальных ситуациях. Нас всех, конечно, спрашивали, в какой авиации мы хотели бы служить – в истребительной или бомбардировочной. Но при отборе руководство училища, главным образом, опиралось на свои наблюдения, учитывая наши личностные характеристики и лётные качества.
Cherchez la femme. 1968 год.
Перейдя на 4-й, выпускной, курс обучения, все мы уже знали, кто будет выпускаться истребителем на самолетах МиГ– 21, а кто бомбардировщиком на самолетах ЯК-28.
Я попал в группу истребителей. Судьба твёрдо вела меня к моей заветной мечте.
Теоретическая учёба на выпускном курсе, в основном, сводилась к изучению новой для нас авиационной техники, основ её боевого применения, тактики истребительной авиации, к изучению вероятного противника, его авиации и вооружения.
В 812-й УАП (учебно-авиационный полк) на аэродром в Купянске мы прибыли ранней весной. Нас разделили по экипажам. Со мной в экипаж попали мои друзья Яша Лагода, Боря Швалев, Юра Кривоносов и Коля Кислинский.
Новый самолёт МиГ -21 на посадке заметно отличался от МиГ-17 из-за значительно более высокой скорости подхода к взлётно-посадочной полосе и крутой глиссады. На третьем вывозном полёте инструктор сказал: «Сажай сам». После приземления он одобрительно заметил: «Молоток. Скоро кувалдой будешь». Я был ободрён такой нестандартной оценкой. Это было в пятницу. В субботу на танцплощадке, где вечерами собиралась местная молодёжь, присутствовали и мы всем экипажем. Мой инструктор, лейтенант, который окончил это же училище двумя годами раньше, тоже присутствовал на этом вечере.
Меня на танец пригласила одна миловидная девушка с голубыми глазами. Это было не по правилам. Первыми всегда приглашали кавалеры. После танца мой друг Яша Лагода сказал мне, что наш инструктор давно неравнодушен к этой девушке и надо быть осторожней. Инструктор видел, конечно, что я танцевал с этой девушкой. Что он подумал тогда, я не знал. Вполне возможно, что он почувствовал опасность для своей личной жизни. Ситуация стала проясняться уже на следующих полётах. Самолёт на посадке стал меня плохо слушаться. Из-за недостатка опыта в полётах на этом типе самолёта мне трудно было ощутить некорректное вмешательство в управление из кабины инструктора. На посадке МиГ-21У «взмывал», «козлил», перелетал полосу точного приземления. Мои друзья начали уже летать самостоятельно, а меня инструктор не допускал к полёту на боевом самолёте. Моя судьба стала поворачиваться ко мне боком. Мог встать вопрос о моём отчислении «по нелётной», как у нас принято было говорить. Однажды вечером в расположение курса пришёл наш командир звена майор Карпенко Иван Григорьевич. Он специально пришёл, чтобы поговорить со мной. Расспросил, как я работаю на посадке. «Странно. Всё правильно делаешь. Давай с тобой вместе слетаем», – сказал он. На следующих полётах я слетал с ним, и он сразу же выпустил меня в самостоятельный полёт на боевом самолёте. Я в полной мере осознал тогда, что правы были французы, которые во всех непростых ситуациях советовали: Cherchez la femme («Шерше ля Фам» – ищите женщину). Через 10 лет судьба опять сведёт меня с этим замечательным человеком и командиром Карпенко И. Г. В Германии в инструкторской кабине сидеть буду уже я, а Иван Григорьевич получит «провозку» для ознакомления с аэродромом.
Весна 1968 года принесла 27 марта горькую весть о гибели первого космонавта планеты Юрия Алексеевича Гагарина. Он погиб вместе с инструктором Владимиром Сергеевичем Серёгиным на самолете УТИ МиГ-15. Это известие глубоко потрясло нас. За всё прошедшее время было выдвинуто много различных версий этой трагедии. Самолёт, как показало расследование, был исправен до самого столкновения с землёй. Истинной причины этой трагической развязки никто не знает до сих пор. Но нам тогда запомнились слова командира полка подполковника Кондратенко В.Б., который собрал нас после этого происшествия и сказал: «Какие бы версии ни выдвигались, запомните: аварии и катастрофы в авиации происходят там, где нарушается основной закон лётной работы. Он написан кровью и изложен в «Наставлении по производству полётов». Будете его соблюдать – будете летать долго». К этому следует добавить слова замечательного русского учёного, основоположника аэродинамики Н. Е. Жуковского: «Самолёт – это величайшее творение разума и рук человеческих, и он не подвластен никаким авторитетам, кроме лиц, уважающих лётные законы».
В сентябре была сформирована Государственная экзаменационная комиссия, которую возглавил генерал-майор А. А. Микоян. Оценки по различным предметам теоретического обучения были всем уже известны. Предстояло сдать последний, самый главный для нас экзамен – лётную подготовку. Накануне командир звена Карпенко И. Г. объявил нам плановую таблицу полётов, из которой следовало, что пятеро курсантов, в том числе и я, завтра летят на сложный пилотаж с генералом Микояном А. А. «Смотрите, – сказал он нам, – не посрамите казачество».
Боевые развороты, петли Нестерова, косые петли, перевороты, бочки, пикирования, горки, виражи, – я любил все эти фигуры сложного пилотажа, но лёгкое волнение всё же было, потому что в инструкторской кабине сидел генерал, участник Великой Отечественной войны, сын видного государственного и партийного деятеля СССР А. И. Микояна. После посадки генерал сделал мне пару замечаний по полёту и направился в «квадрат», где курсанты и инспектирующие ждали своего вылета. Все внимание было приковано к большому листу ватмана, на котором проверяющие выставляли оценки за полёты каждого курсанта. Увидев свою оценку – 5, я понял, что не посрамил казачество.
17 октября 1968 года весь курс стоял в парадной форме на плацу. Нам объявили приказ о присвоении воинского звания лейтенант, выдали дипломы о высшем образовании и объявили о направлении в воинские части для дальнейшего прохождения воинской службы. Четверо из нас, в том числе и я, направлялись в Польшу в состав ВВС Северной группы войск. Мы попрощались со Знаменем училища, прошли торжественным маршем и пошли готовиться к традиционному выпускному вечеру в Доме офицеров. Через несколько дней нам выдали новое лётное снаряжение и мы разъехались в отпуска. Так закончилась наша учёба в Харьковском высшем военном авиационном училище лётчиков имени Дважды Героя Советского Союза С. И. Грицевца.
В отпуске мы встретились с моим классным руководителем Владимиром Викторовичем Хуторным, который попросил меня прийти в школу с лётным снаряжением для встречи с учениками старших классов. Вопросов на встрече было много. Кто-то из ребят постарше попросил примерить высотно-компенсирующий костюм и гермошлем. Я почувствовал, что это неспроста. Спустя несколько лет я услышал фамилию моего земляка среди лётного состава. Это был Витя Гарькавый.
5 декабря в поезде Москва – Легница я пересек границу Польши, направляясь в истребительный авиационный полк близ города Хойна – к месту дальнейшего прохождения службы.
Потолок. 1969 год. Этот год стал для нашей четверки из ХВВАУЛ годом становления как военных лётчиков строевых частей. Ссылки на неопытность в лётной работе в полку не воспринимались. Свою компетентность надо было доказывать делом. Такая возможность для меня скоро представилась. 15 марта 1969 года я был спланирован для выполнения полёта на самолёте МиГ-21 ПФ по упражнению – «Полёт на практический потолок самолёта». Эту формулировку упражнения я воспринял буквально: надо достичь высоты полёта, на которую способен самолёт практически. Полёт выполнялся при метеоусловиях: день, облачность 3 балла на высоте 3200–3800 метров, видимость 10 км. На разгонном участке в сторону ГДР на высоте 11 тысяч метров я включил полный форсаж, со снижением до 10 тысяч метров разогнал скорость до числа маха 1,7 и перевёл самолёт в набор высоты с углом кабрирования 20 градусов. Высота 12 тысяч метров… 15 тысяч метров… 18 тысяч метров! Всё! Довольно! Самолёт достиг высоты, указанной в полётном задании. Надо прекращать набор высоты и возвращаться на точку. Но МиГ был способен на большее, и я не стал ему мешать набирать высоту дальше. Высота 19 тысяч метров… Высота 20 тысяч метров! Небо из бледно-голубого превратилось в синее, а затем в тёмно-синее. МиГ продолжал идти в набор высоты!
Высота 21 тысяча метров… Небо стало фиолетовым. Самолёт шел с набором и вертикальной скоростью 10 м/сек. О том, что нарушаю полётное задание, я тогда не думал. Самолёт уже набрал высоту на 3 тысячи метров выше запланированного, а набор продолжался. Командный пункт молчал. Я тоже. На высоте 22 тысячи метров горизонт обрёл овальную форму, а на тёмно-фиолетовом фоне неба стали мигать звёзды. Земля с овалом, Солнце и звёзды! Я слышал работу лишь клапанов кислородной системы, подающих в гермошлем чистый кислород. Остановку двигателя на высоте 22,5 тысячи метров я определил по падению оборотов. На скорости М=1,7 и высоте 22,5 тысячи метров стрелка прибора, показывающего режим работы двигателя, упала до 18 %. Это были обороты авторотации. Ничего не докладывая руководителю полётов, я перевёл самолёт на снижение и развернулся в сторону аэродрома. Через какое-то время я стал плохо видеть приборы – запотело остекление гермошлема. Понимая, чем это грозит, я разгерметизировал скафандр, открыв щиток гермошлема. Другого выхода не было. Первую попытку запуска двигателя я произвёл на высоте 8 тысяч метров. Обороты не возрастали. Почему не запускается?!.. Я ведь все делаю по инструкции!.. Высота падала… Вторая попытка – на высоте 6 тысяч метров. Опять неудача!.. Земля стремительно приближалась.
После третьей попытки запуска на высоте 4 тысячи метров двигатель заработал. Обороты возросли, характерный гул заработавшего двигателя спас мою репутацию и вселил надежду на благополучный исход полёта. Средства объективного контроля были в то время довольно примитивными. По бароспидограмме, которую мы называли «синькой», непросто было определить превышение заданной высоты и остановку двигателя при оборотах авторотации тоже. При разборе полётов на следующий день мой вопрос не поднимался. Так или иначе, о произошедшем со мной в стратосфере знал, как мне тогда казалось, лишь мой ближайший друг Витя Поляченко.
Через день лётчики 3-й эскадрильи отъезжали на дневные полёты в автобусе от штаба полка. Я сидел у окна и смотрел вперёд. Вдруг в окно кто-то довольно сильно ударил. У окна стоял командир полка полковник Гарсеванишвили Фёдор Давыдович и, с хитроватой улыбкой, грозил мне кулаком. Мелькнула мысль, – где я мог провиниться? Пока ехали на аэродром, я понял, что единственной причиной тому могли быть мои рискованные действия при полёте на «потолок». Широкой огласке этой предпосылки к лётному происшествию командир не придал, учитывая последствия, которые могли быть для молодого лётчика. Лётчики полка любили своего командира и звали его между собой коротко и с уважением: наш Гарс. Мое лейтенантское приключение в стратосфере тогда ещё раз подтвердило на практике справедливость слов Н. Е. Жуковского об уважении законов лётной работы. На такую высоту я уже больше никогда не поднимался в течение всей моей лётной жизни.
Граница. 1970 год.
Ощущение того, что мы охраняем западные границы нашей страны за рубежом здесь чувствовалось особенно остро. На авиационных учениях стран Варшавского договора, которые проходили летом этого года в воздушном пространстве ПНР и ГДР, в эфир на радиоканалах управления выходили радиостанции Западной Германии и передавали нашим лётчикам ложные команды и курсы полёта, стараясь вывести экипажи на западные границы с ФРГ для возможных провокаций.
Этот год стал для меня ещё одним подтверждением того, что уважение законов лётной работы касается всех, независимо от званий и должностей. При заходе на посадку после разведки погоды на самолете УТИ МиГ-15 погибает заместитель командира полка подполковник Кудряшов Л. М. Капитан Струков В. М., летевший с ним, успел катапультироваться из задней кабины. Со Струковым В. М. мы были соседями по площадке. Он мне рассказал, что погода была гораздо ниже минимума самолёта. Нижний край облаков на посадочном курсе был на уровне верхушек сосен. Струков предложил Кудряшову уйти на запасный аэродром. Но излишняя самоуверенность заместителя командира полка привела к трагедии.
У каждого лётчика найдутся несколько взлётов и посадок, которые остаются у него в памяти на всю жизнь. Перелистывая уже пожелтевшие страницы своей первой лётной книжки, я отыскал запись полета, которая заставила меня переосмыслить событие полувековой давности. В памяти всплыли отдельные детали полёта, благополучным исходом которого я обязан самолёту-истребителю МиГ-21 ПФ. 15 сентября звено, в котором я был замыкающим слева от моего ведущего старшего лейтенанта Черныша П.О., взлетело для выполнения полета на высоте 100 метров и скорости 800 км/час по маршруту Chojna – Swobnica – Dembno – Chojna. После уборки шасси и закрылков командир звена Ю. Репринцев передал в эфир: «Слева, впереди по курсу стая птиц!» В лобовом стекле появились довольно крупные чёрные точки. Столкновение было неизбежным. Защищая остекление фонаря самолёта, я инстинктивно рванул ручку управления на себя и тут же почувствовал несколько весьма ощутимых глухих ударов в нижнюю поверхность крыла и фюзеляжа. На высоте около 1000 метров я перевернул самолёт, отыскивая внизу потерянное звено. Тройка МиГов шла в боевом порядке на фоне земли километрах в полутора от меня. Ничего не передавая в эфир, я увеличил обороты двигателя и пристроился к своему ведущему. На маршруте самолёт вёл себя как обычно. Перед первым поворотным пунктом Swobnica я услышал, что в кабине появился какой-то необычный посторонний звук, похожий на слабый свист. После выполнения задания звено выполнило посадку с круга. Я расписался в журнале техника самолёта, мельком взглянул на самолёт и направился в лётный домик. Минуты через три в лётный домик вошёл инженер эскадрильи и с круглыми глазами обратился ко мне: «Что в полёте произошло?!» Все лётчики устремились на выход к самолёту, который уже был окружён инженерами и техниками. «Посмотри во входное устройство!», – указал инженер эскадрильи. От увиденного у меня по спине пробежал холодок: внутренняя, в бурых пятнах обшивка оторвалась клином от обечайки воздухозаборника, свернулась в рулон и остановилась перед конусом радиолокационного прицела. На нижней поверхности фюзеляжа и левого крыла три внушительных размеров вмятины оставили гуси, один из которых, или его часть, попала во входное устройство, надорвав внутреннюю обшивку. Тот полёт закончился благополучно лишь благодаря надёжной конструкции самолёта. Все, кто летал на МиГ-21, с теплотой отзываются об этом настоящем боевом друге лётчиков. Лично мне он тогда подарил возможность отлетать в истребительной авиации 20 лет.
Испытание. 1971 год.
Мы, четверо выпускников ХВВАУЛ 1968 года, летали во 2-й эскадрилье. На 3-й год службы мы уже были военными лётчиками 2-го класса. Летали на боевое применение днём и ночью, в простых и сложных метеоусловиях. Весной полк участвовал в выполнении лётно-тактического учения с перебазированием на другой ТВД (театр военных действий) и реальными стрельбами по воздушным мишеням ЛА-17. Перелёт полком из Польши под Астрахань занял несколько часов. При выполнении одного из эпизодов лётно-тактического учения, наша эскадрилья в боевых порядках звеньев шла на малой высоте для прикрытия наземных войск по замыслу руководства. Ведущий группы передал по радио: «Посмотрите вверх!» Над нами опускались на парашютах боевые машины десанта…
Вылеты на уничтожение воздушных мишеней производились четвёрками, поодиночке, с интервалом 1–2 мин. Первые 2 экипажа стреляли по мишени учебными ракетами, у которых отсутствовало самонаведение, и ракеты лишь с ничтожной вероятностью могли поразить цель. Зарядка у 3-го и 4-го экипажей была боевой: 1 самонаводящаяся ракета Р-3С и 200 снарядов для пушки ГШ-23Л. Я шёл в группе третьим. Первые экипажи отстрелялись и ушли на аэродром. Мишень продолжала лететь. Подошла моя очередь. КП довернул меня на цель. По радиолокационному прицелу до цели было 10 км. Форсаж, сближение с целью, и в наушниках раздался звук захвата цели тепловой головкой самонаведения ракеты.
Я уже видел её визуально. Мишень шла на высоте 2 000 метров и, вдруг, резко стала набирать высоту. Я удерживал ее в прицеле и на расстоянии 1,5 км нажал кнопку пуска ракеты. Я почувствовал сход ракеты, но не увидел характерного следа от порохового двигателя. В сознании пронеслось: «Промазал!.. Надо работать пушкой!» И тут я увидел след от ракеты, которая после схода «просела» и устремилась к цели. Это было как в кино! Я продолжал сближаться с целью, нарушая меры безопасности, которые гласили: после пуска, особенно на малых дальностях, – немедленный отворот в сторону! Я видел, как ракета поразила мишень и она превратилась в огромный огненный шар на расстоянии 600–700 метров от меня. Я понимал, что отворачивать от цели сейчас уже поздно, – нахватаю осколков. Единственно правильным решением было – пройти через центр взрыва, где вероятность поражения осколками была ниже. Я так и сделал. Всё обошлось. Я доложил на КП: «Я 821-й, цель поражена!». В наушниках послышалось: «821-й, возвращайтесь на точку». Это была моя первая, хоть и не боевая, но реальная победа!
В июне поступает распоряжение Главного штаба ВВС о замене нашей эскадрильи в Туркестанский военный округ. За границей обычно служили 5 лет. А тут – на тебе! Мы чувствовали, что это неспроста. Но служба есть служба. Мы военные люди и служим там, где прикажут. Загрузив домашние вещи в контейнеры, мы отправили их в отдельном товарном вагоне от станции Щецин до станции Джаркурган, что на юге Узбекистана, к новому месту службы. 25 октября мы ещё летали на воздушные бои в Польше, а 23 ноября – уже в 115-м гвардейском истребительном авиационном Оршанском орденов Кутузова и Александра Невского полку в непривычной для нас горно-пустынной местности с аэродрома Какайды ВВС ТуркВО.
Кожедуб. 1972 год.
Задача, поставленная перед эскадрильей, нас, молодых лётчиков, более чем устраивала. Мы летали, в основном, на сложный пилотаж на предельно малых высотах, на групповые и одиночные воздушные бои, стреляли по наземным мишеням из пушек и ракетами на полигоне в долине реки Аму-Дарьи. Оплата государством лётной работы для нас всегда была на втором плане. Главный смысл жизни для нас заключался в полётах, в постоянном преодолении самих себя, в достижении новых высот лётного мастерства. Через месяц таких полётов ситуация прояснилась. Был получен приказ о направлении нашей эскадрильи в Египет для оказания, как нам сказали, интернациональной помощи. Мы должны были заменить эскадрилью, которая уже год базировалась в Египте под Александрией. Говорить кому-либо о том, куда нас направляют, было категорически запрещено. Даже семьи не должны были знать о месте предстоящей командировки. Чтобы быстрее привыкнуть к войне нас отправили на месяц в Мары, что в Туркмении, в центр боевого применения и усовершенствования лётного состава. Перед началом полётов по спецпрограмме с нами встретился прибывший из Москвы генерал-инспектор фронтовой авиации ВВС Главной инспекции МО СССР генерал-майор авиации Д. П. Оськин,- лётчик, ас истребительной реактивной авиации, участник Великой Отечественной и Корейской войн. Обрисовав вкратце обстановку на египетско-израильской границе, он сказал нам: «Ребята, летайте как хотите и сколько хотите, но чтобы все вернулись оттуда живыми».
Перегрузки 8–9 ед. на манёвренных воздушных боях, полёты звеном на предельно малых высотах и скоростях 1000 км/час и более стали для нас нормой. Мы понимали, что шансы выжить и победить в современном воздушном бою повышались с каждой единицей перегрузки, превышающей предельно допустимую. Трудно сказать, сколько из нас допускали тогда кратковременную потерю сознания при запредельной перегрузке. Этой статистикой никто не владел, но она была, и делиться ей могли лишь самые близкие друзья.
Летали 4 дня в неделю. После двух спаренных дней полётов одних суток для отдыха не хватало, чтобы восстановиться физически. Температура воздуха в этот период достигала 40 градусов. Много воды пить было нельзя: на больших перегрузках вместе с потом уходили и силы. Мы приспособились пить слегка подсоленную воду или воду с лимонным соком. В субботу мы могли позволить себе сухое вино пополам с водой. Это хорошо утоляло жажду.
Командование ВВС пристально следило за нашей подготовкой. Когда в комнату, где мы жили все вместе, без сопровождения вошел Кожедуб И. Н., мы играли в карты. «Товарищи офицеры!» – подал кто-то команду. «Что, по пятачку?» – спросил он, с явным ударением на букве «Ч». «Ладно, садитесь. Давайте поговорим». Кто из нас не мечтал встретиться с прославленным воздушным асом, выпускником Чугуевскй школы военных лётчиков, которая впоследствии была преобразована в ХВВАУЛ?! Три звезды Героя Советского Союза и три генеральских звезды на погонах нас не смущали. Он разговаривал с капитанами и старшими лейтенантами на равных. Мы узнали, что из 62-х сбитых им немецких самолетов «Люфтваффе» одинаковых не было. Проговорили более часа. В конце встречи Кожедуб подытожил разговор: «Запомните, главное для истребителя – это безукоризненная техника пилотирования на предельных режимах. Она не должна отвлекать вас от главного в воздушном бою – уничтожения противника». Прощаясь, он передал нам пожелания Главкома ВВС Главного маршала авиации П. С. Кутахова, чтобы «оттуда» вернулись все.
Прославленному асу Ивану Кожедубу пришлось воевать в небе Германии не только с лётчиками немецких «Люфтваффе». Обнаглевшие американские «союзники» 22 апреля 1945 года атаковали двумя «Мустангами» самолет ЛА-7 Ивана Кожедуба. Через 2 минуты один из них взорвался в воздухе от огня нашего аса, а из второго, подбитого Кожедубом «Мустанга», выпрыгнул лётчик-негр, который так и не понял, с кем он связался в воздушном бою над Берлином. Перед самым днём Победы, когда американская эскадрилья, нагруженных под завязку, «Летающих крепостей» Boeing B-17, игнорируя предупредительные выстрелы, очередной раз вошла в пространство советской оккупационной зоны для бомбардировки стратегических объектов, Кожедуб вогнал в землю три многомоторных гиганта, обратив остальных в бегство.
Спецпрограмму мы закончили без происшествий и почувствовали себя асами. В полку нас уже ожидали подготовленные загранпаспорта. Ожидания оказались недолгими. Вскоре нам сообщили, что президент Египта Анвар Садат отказался от помощи наших военных советников и высылает их из страны. Командировка отменялась. Лично нам было всё равно, что Анвар Садат начал сближение с США. Мы перекрестились в душе, потому что смутно представляли себе, за что пришлось бы рисковать жизнью.
Генерал-майор авиации Д. П. Оськин, о котором я упоминал ранее, частенько прилетал к нам в полк пообщаться с руководством полка и лётным составом. В одно из очередных его посещений моя дальнейшая лётная судьба пошла по непредвиденному маршруту. Генерал собрал весь лётный состав полка и начал задавать вопросы, к которым заранее никто не готовился. Был задан вопрос о принципах применения истребительной авиации. Я хорошо знал эти одиннадцать пунктов, которые были изложены в боевом уставе истребительной авиации ВВС, и поднял руку. После моего ответа генерал спросил меня, какую я, старший лейтенант, занимаю должность. «Старший лётчик», – ответил я. Генерал повернулся к командиру полка: «Вы доложили, что в полку нет кандидатов для выдвижения на вышестоящие должности. Предлагаю рассмотреть кандидатуру старшего лейтенанта».
Через короткое время я был вызван к командиру полка, где встал вопрос о повышении меня в должности. Вакантных командных должностей не было. Однако в скором времени освобождалась должность заместителя командира эскадрильи по политчасти. Это не входило в мои планы. Я сопротивлялся. Меня привлекала командная работа. Присутствующий на беседе начальник политотдела полка майор Н. А. Василевский настаивал и пообещал, что на следующий год будет ходатайствовать о моём поступлении в академию в Москве. Перспектива была связана с продолжением лётной работы и я, немного поразмыслив, согласился.
Гвардейский истребительный авиаполк, в котором мы служили, дислоцировался на юге Узбекистана в 45 километрах от госграницы – на расстоянии, обеспечивающем его защиту от налёта истребительной авиации противника. Лётчики полка в составе двух экипажей несли постоянное круглосуточное боевое дежурство, и вылеты из дежурного звена на перехват контрольных целей было довольно частым и обыденным делом. 12 июля я заступил на дневное боевое дежурство на самолете МиГ-21 ПФМ, а через 30 минут был поднят на перехват воздушной цели по сигналу с командного пункта «Воздух!» Из «Готовности № 2» я взлетел через 4 минуты и сразу понял, что цель не нарушитель госграницы, а контрольная – КП передал: «Радиолокационный прицел на излучение не включать. Наведение по командам с КП!» Через несколько минут я был выведен в горный район Гиссарского хребта, что в Таджикистане, и получил команду: «Цель обнаружить визуально, зафиксировать тип и бортовой номер воздушного судна!» Радиообмен с КП вёлся на международном первом канале. На этом же канале управлялась и контрольная воздушная цель. Общий канал управления позволял лётчику контрольной цели хорошо ориентироваться в складывающейся воздушной обстановке. Когда я зафиксировал его истребитель-перехватчик ПВО Су-9 с синим бортовым № 56 и уже передал эти данные на КП, – он обнаружил меня. На Су-9 включился форсаж. С явным намерением поменяться ролями и превратить себя из добычи в охотника, лётчик Су-9 стал энергично маневрировать, пытаясь зайти мне в заднюю полусферу для атаки. «С характером!..» – отметил я. Такие задачи перед контрольными целями, как правило, не ставились. Но странному поведению лётчика ПВО я обрадовался и воспринял его действия как брошенную мне перчатку. Когда контрольная цель передала на свой КП, что завязала воздушный бой с МиГом, – мои сомнения рассеялись: «ПВО бросила перчатку военно-воздушным силам! Без поставленной руководством задачи лётчик контрольной цели при проверке дежурных сил так действовать не имеет права!»
Вести воздушный бой с полным боекомплектом не входило в поставленную мне задачу с КП, но уклониться от боя и отказать себе в такой роскоши я уже не мог. Разница между истребителем-перехватчиком Су-9 и фронтовым истребителем МиГ-21 ПФМ была небольшая, но весьма существенная: на полном форсаже Су-9 расходовал топлива в полтора раза больше, чем МиГ. Через полторы минуты навязанного мне форсажного воздушного боя я выполнил над горами полу-переворот и боевым разворотом ушёл в сторону солнца. В зеркала обзора задней полусферы я видел, как пилот Су-9 «клюнул» на брошенную мной приманку и тут же, ослеплённый солнцем, поплатился. Потеряв меня, «противник», поставил себя в крайне невыгодное положение, из которого в реальном бою спастись можно было только катапультированием. Брошенная перчатка оказалась варежкой. Интерес к продолжению «дуэли» с Су-9 у меня иссяк и я взял курс на свой аэродром. После посадки мы с коллегой по боевому дежурству услышали на первом канале, который в дежурном звене постоянно работал на приём, что кто-то в воздухе терпит бедствие и его ищут. Связь с терпящим бедствие экипажем самолёта была еле слышна и вскоре вовсе прекратилась. Это рядовое событие почти полувековой давности стёрлось бы у меня из памяти, если бы не одна встреча.
В марте 1973 года я был направлен на академические курсы офицеров политсостава в ВВА им. Гагарина в Монино где встретил своего старого приятеля – слушателя академии Сашу Правдивца, с которым мы служили в 582-м истребительном полку в Польше.
Встретились мы с ним в академической офицерской столовой случайно. За столом был ещё один капитан. О чём обычно говорят лётчики при таких встречах? Конечно, о полётах! В разговоре Саша кивнул в сторону капитана: «Ты представляешь, он поехал в прошлом году на лётную стажировку в ТУРК ВО, выработал в полёте на Су-9 всё топливо и катапультировался в горах!» Меня заинтересовал этот случай, и после уточнения некоторых деталей мы с капитаном поняли, что 12 июля прошлого года вели с ним воздушный бой над Гиссарским хребтом. В воздушном бою, потеряв меня и навигационную ориентировку, он взял курс не на аэродром Карши, с которого взлетел, а в противоположную сторону. Когда капитан осознал свою ошибку, было уже слишком поздно: топлива в баках для возвращения на свой аэродром уже не было. Он включил сигнал «SOS», успел набрать высоту 7 тысяч метров и после остановки двигателя благополучно катапультировался где-то в горах на границе с Афганистаном. Судьба пожалела капитана и он приземлился на небольшой склон горы прямо на стадо баранов, которых пас таджик вдали от кишлака.
Вернувшись в полк после академических курсов, я рассказал друзьям об этой встрече, и они в шутку записали на мой боевой счёт ещё одну воздушную цель.
Проверка. 1973 год.
Командир полка подполковник Б. Ф. Корольков изъявил желание слетать на свободный учебный воздушный бой с одним из нас, кто прошёл спецпрограмму в Марах. Выбор пал на меня, старшего лейтенанта. Условия, поставленные на полёт, были просты: взлёт, полёт в свои зоны ожидания и по командам с КП воздушный бой на встречных курсах. Для меня условия завязки воздушного боя осложнялись тем, что у меня высота была на 1000 метров выше и увидеть «противника» на фоне земли на встречных курсах и сверхзвуковой скорости сближения 500 м/сек было намного сложнее. Меня же увидеть на фоне безоблачного неба было гораздо проще. КП давал отсчёт расстояния между нами: « 10 км… 5 км… 2 км… 1 км…». Я увидел цель на какую-то долю секунды раньше. Этого было достаточно, чтобы первым включить полный форсаж и энергично начать манёвр для выхода в заднюю полусферу цели. Цель в прицеле! Оторваться «противник» уже не смог до окончания боя. Я передал в эфир: «Пуск!». Всё! Бой окончен. Условный «противник» уничтожен. Несмотря на свой проигрыш, командир полка остался доволен воздушным боем.
Климатические условия для полётов были, мягко сказать, неблагоприятные. Аэродром располагался в 40 километрах от полюса жары – города Термеза. Летом температура редко опускалась ниже 35 – 40 градусов. Дождей не было вообще. Вспоминается эпизод, когда, войдя в вестибюль дома, где жил вместе с семьей, я увидел на бетонном полу лежащего человека в одних трусах, вокруг которого была разлита вода. Оказалось, что это был полковник медицинской службы, который днём раньше поселился в одной из квартир, приспособленной под гостиницу. Бетон, политый водой, хоть как-то спасал от жары. Полковник прибыл из Москвы вместе со своими коллегами из научно-исследовательского института авиационной и космической медицины для изучения условий работы лётного состава полка. Их исследования привели к созданию экспериментального костюма для охлаждения тела лётчика в полете. Костюм представлял из себя сетку с вшитыми резиновыми трубками вдоль всего тела. В полёте костюм подключался к турбохолодильнику, и по трубкам циркулировала охлаждённая вода. Эксперимент закончился неудачей после того, как трое из нас заболели болезнью, похожей на радикулит.
Эхо Даманского. 1974 год.
В апреле я уже был в Москве и сдавал вступительные экзамены для поступления в ВПА им. В. И. Ленина. После сдачи экзаменов с хорошим проходным баллом меня зачисли слушателем академии.
Кроме получения академического высшего военного образования Москва открыла для нас, слушателей, другие большие возможности. За три года учёбы мы побывали, практически, во всех столичных музеях и театрах. После первого и второго курсов нас направляли на полтора месяца на лётную стажировку для поддержания навыков в полётах. Оба раза я приезжал в свой родной полк в Какайды, где для меня не скупились и давали летать, что называется, «под завязку».
В академии мы познакомились со старшим лейтенантом Бабанским Юрием Васильевичем, – Героем Советского Союза, который был слушателем на общевойсковом факультете. Звание Героя он получил за подвиг, совершённый им в период вооружённого конфликта между СССР и Китаем в марте 1969 года.
Мы пригласили Юрия к себе на факультет для встречи. Вот, что он рассказал нам.
Из воспоминаний Ю. В. Бабанского:
«Я тогда проходил срочную службу на погранзаставе. Мы часто выпроваживали непрошенных «гостей» китайцев, которые высаживались на наш остров Даманский с непонятными для нас намерениями. Нередко дело доходило до потасовок. Нарушители границы орудовали прикладами автоматов, рогатинами, дубинами.
Мы отнимали эти предметы и дрались ими. Так что, когда утром 2 марта пограничные наряды и дозорные на вышках увидели, что на Даманский идет человек двадцать китайских военнослужащих, не усмотрели в этом ничего, из ряда вон выходящего. Застава была поднята по тревоге. На двух автомобилях и БТР мы отправились выдворять провокаторов. Машина, в которой ехала моя группа из 12 человек, отстала от остальных. Когда мы добрались к берегу реки Уссури, командир заставы старший лейтенант Иван Стрельников уже повёл пограничников по льду на Даманский. Я решил со своей группой обогнуть остров слева, чтобы зайти нарушителям во фланг. Китайцы стали уходить с острова. Было видно, как Стрельников с небольшой группой догнал их на протоке, по которой проходила граница. Старший лейтенант достал блокнот, в котором русскими буквами были написаны необходимые в таких случаях фразы на китайском, и высказал протест. Вдруг с китайского берега раздался выстрел. Это был условный сигнал: провокаторы, с которыми говорил командир заставы, вскинули автоматы, в упор расстреляли Стрельникова и всех, кто с ним был. Сразу же после этого началась стрельба на острове. Дело в том, что лейтенант оставил там группу прикрытия. Как оказалось, накануне ночью около трехсот китайских военных тайком пробрались на остров и, замаскировавшись, устроили засаду. Теперь они открыли огонь по группе прикрытия и перебили её.
Мою группу они заметили не сразу – обзору мешал густой кустарник, укрывавший Даманский.
Из оставшихся в живых пограничников я, младший сержант, оказался старшим по званию, поэтому принял командование на себя. Прежде мы ни разу не применяли оружие. В этом случае были вынуждены открыть огонь. Завязался бой. Нам на руку было то, что остров покрыт кочками и осокой. Это мешало противнику прицельно стрелять. Ведя огонь, переползая по снегу от кочки к кочке, мы меняли позиции. При этом по нам палили не только из засады на острове, но и с китайского берега. В этой перестрелке погибли шестеро наших солдат. Возможно, полегли бы все, не подоспей к нам помощь с соседней заставы во главе с её командиром старшим лейтенантом Виталием Бубениным. На БТРах он со своими людьми прорвался на остров. Попал под огонь, но все же сумел занять там позицию и завязал бой. После этого огонь по нашему взводу значительно ослабел – китайцам пришлось воевать на два фронта. Нас это очень выручило, ведь мы к тому времени были почти окружены, патронов оставалось совсем мало.
Стали пробираться к отряду Бубенина. Я приказал: «Не подниматься, ползти! За мной!» Когда враг прекращал стрелять по нам, я приподнимался, чтобы сориентироваться на местности. Заметив меня, китайцы, открывали огонь, и я нырял в заросли осоки. Против нас, двенадцати человек, стояли три сотни китайских военных.
Через некоторое время с китайского берега стала выдвигаться рота подкрепления. Бубенин оставил часть своих пограничников на острове, а сам с группой солдат на БТРе устремился на перехват роты и шквальным огнём расстрелял её на льду. Затем промчался вдоль позиций китайцев на острове, разгромив их командный пункт. Забегая вперед, скажу, что за этот бой Бубенин был удостоен звания Героя Советского Союза.
Изгнать провокаторов с советской территории смогли, когда на вертолёте прибыл резерв погранотряда. Нам удалось с ним соединиться. Враг дрогнул, стал отступать, унося раненых, убитых, а также боеприпасы, имущество. Мы затем нашли лишь одно тело китайского солдата. Уходить неприятелю было недалеко – до его берега метров пятьдесят. Оттуда стали стрелять, чтобы прикрыть отход китайцев. Но мы их не преследовали.
К сожалению, враг добил почти всех раненых советских пограничников. Чудом спасся только один из них – Геннадий Серебров. А раненого комсорга нашей заставы ефрейтора Павла Акулова китайцы утащили на свою территорию. Над солдатом страшно издевались. Затем, когда конфликт на Даманском был окончательно улажен, тело Акулова передали советской стороне. В этом бою лейтенант Стрельников погиб. Ему было всего 29 лет.
Сам по себе остров Даманский посреди течения р.Уссури ничего не представлял и целиком принадлежал Советскому Союзу. Какой-либо хозяйственной ценности он не имел – на нём не пасли скот, не заготавливали ягоды или грибы. Пограничной заставы там не было. Видимо, развязывая вооружённый конфликт, руководство в Пекине исходило из каких-то политических соображений.
После этого боя наше командование понимало, что нападение может повториться. Стали укреплять заставы, подтянули войска. Меня назначили командиром разведгруппы. В течение последующих дней нам удалось захватить во время ночных вылазок нескольких «языков» – китайских военнослужащих. Под покровом темноты они пробирались на остров, оборудовали там замаскированные огневые позиции, закладывали мины. Пленные рассказали, что идет подготовка новой, уже более масштабной вооруженной провокации. Чтобы держать остров под контролем, советская сторона стала отправлять на него по ночам усиленные пограничные наряды численностью до тридцати человек во главе с офицерами. Затем мы оборудовали там опорные пункты.
Повторное нападение китайцев случилось 15 марта. Они открыли интенсивный огонь из орудий и минометов. Артобстрел продолжался минут сорок, а затем противник большими силами пошел в атаку. В это время на острове находилось около тридцати наших. Им выслали подкрепление. Бой проходил с переменным успехом – то мы теснили врага, то он нас. Чтобы помочь пограничникам, которых атаковали около пятисот китайских пехотинцев, в наступление пошли три советских танка. Командовал этой группой полковник Демократ Леонов. К сожалению, неприятелю удалось подбить танк Леонова. Когда полковник выбрался наружу, он погиб от пули снайпера.
Через два часа у пограничников закончились боеприпасы, поэтому пришлось отступить с острова. Ввиду значительного численного превосходства китайцев руководство приняло решение применить секретные тогда установки залпового огня «Град». После двух залпов противник попросил через громкоговорители мира. На этом конфликт был исчерпан. С нашей стороны в ходе боев 2 и 15 марта полегли 58 человек, потери китайцев – более 800 военнослужащих.
Звание Героя Советского Союза за события на Даманском были удостоены пять человек – трое посмертно: полковник Леонов, старший лейтенант Стрельников, пулеметчик младший сержант Владимир Орехов.
Старшему лейтенанту Бубенину и мне звёзды Героя вручил председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный.
Меня попросили сказать пару слов. Я заявил, что это награда всем нашим ребятам, которые погибли на Даманском.
После того как я был удостоен звания Героя Советского Союза, командование стало настойчиво предлагать мне остаться в армии. Но я никогда не мечтал о военной карьере. Перед призывом на срочную службу получил гражданскую профессию слесаря по ремонту химического оборудования. Думал: вот вернусь домой в Кемеровскую область, устроюсь по специальности, женюсь – на родине меня ждала невеста. И тут вдруг говорят: становись военным.
Я долго сомневался, но согласился.
Мне дали отпуск, а затем направили в Москву на курсы подготовки лейтенантов-политработников. Первым местом службы в качестве офицера стало Заполярье. Приехал туда с молодой женой. Там у нас родился старший сын. Он, кстати, тоже стал пограничником».
*****
ГСВГ. 1977 год.
После окончания академии, я был направлен в Прикарпатский военный округ, в полк, который базировался на аэродроме Староконстантинов. Через 2 дня после прибытия, я был направлен в город Липецк, в 4-й Центр боевого применения и переучивания летного состава для теоретического освоения нового для меня самолёта МиГ-23, который стоял на вооружении полка. Руководством ВВС планировалась моя замена в Германию в составе эскадрильи, а для этого необходимо было сделать хотя бы один самостоятельный полёт «по кругу» на боевом самолете в простых метеоусловиях. Время поджимало. Погода стояла сложная, и выпускать меня в первый самостоятельный полёт не позволяли законы лётной работы. После контрольно-вывозного полёта 27 сентября погода стояла сложная: облачность 10 баллов с нижним краем 300 метров, видимость 4–5 км. Через 3 дня эскадрилья в полном составе должна была убыть по замене. В сложившейся ситуации командиром полка Болдыревым В. И. было принято волевое решение выпустить меня самостоятельно на боевом самолёте МиГ-23 в сложных метеоусловиях. В запланированный срок эскадрилья в полном составе убыла в Германию с аэродрома «Мукачево».
Второго ноября я уже летал на аэродроме Фалькенберг (Группа советских войск в Германии), куда был направлен по замене в должности заместителя командира эскадрильи по политчасти. Лётчиков, прибывших «по замене» в 31-й гвардейский истребительный авиаполк, ознакомили с его боевым путём во время Великой Отечественной войны. Я был потрясён картой аэродромов, на которых садился полк в 1943 году. Во время Белгородско-Харьковской операции полк в течение нескольких дней базировался на аэродроме Борисовка! Грунтовый аэродром, с которого взлетали истребители, располагался в поле за старой районной больницей, где мы вместе с моим новым другом из Грайворона Ничиком Володей после окончания школы в 1964 году проходили первичную отборочную медицинскую комиссию для поступления в лётное училище.
Отдельно хочу сказать несколько слов о командире этого полка полковнике Григоруке Николае Николаевиче. Лётный состав под его началом был настолько высоко подготовлен, что когда по всей Германии не было лётной погоды, командующий ВВС ГСВГ разрешал поднимать в воздух лётчиков этого полка. Сам командир полка был для нас примером выдержки и высокого лётного мастерства. Однажды в воздухе в лобовое стекло УТИ МиГ-15 попала птица. Лобовое стекло было разбито и Григоруку Н. Н., сидевшему в передней кабине, осколками выбило глаз. Капитан Торгов, летевший в задней кабине, взял управление на себя, но посадить «спарку» он не смог бы, так как остекление кабины было забрызгано кровью. Шнур шлемофона был перебит осколком стекла и связь с задней кабиной и руководителем полетов отсутствовала. Мысль у командира была одна: «Только бы не потерять сознание!» При посадке он мог надеяться только на свои силы. Истекая кровью, командир полка мастерски посадил самолёт на своём аэродроме. Вскоре в «Известиях» появилась статья в связи с награждением Григорука Н. Н. орденом Красного Знамени «за мужество и самоотверженность, проявленные при исполнении воинского долга». В этой «известинской» публикации за 1977 год были и такие слова о моём бывшем командире: «Первоклассный лётчик, способен выйти из любой критической ситуации».
В 1999 году мы встретились с Николаем Николаевичем на Четвертом Международном авиационно-космическом салоне в Жуковском. Он к тому времени был уже генерал-лейтенантом, заместителем начальника главного штаба ВВС. Жили мы в Москве, оказывается, недалеко друг от друга, на Рублевке, и я подвёз его на своей машине домой после окончания салона. Не знал я тогда, что это будет наша последняя встреча. Через год он погиб в авиакатастрофе близ города Батуми на самолете ИЛ-18, на котором он летел в качестве пассажира и повлиять на благополучный исход полёта не мог.
«Alteslager». 1978 год.
В апреле меня повышают в должности и переводят в полк под Альтеслагерем (ГСВГ) заместителем командира полка по политчасти. Аэродром «Альтеслагер» был одним из самых больших и благоустроенных в Германии. Может быть, поэтому на этой базе проводилось большое количество различных сборов, и разного рода комиссии были у нас частыми гостями.
В один из лётных дней я направлялся к самолёту для выполнения запланированного полёта. «Виктор!» – послышалось за спиной. Я обернулся. В звании майора ко мне направлялся друг детства Виктор Пилипенко, с которым мы учились в школе с 1-го класса! Встреча оказалась, что называется, мимолётной.
День Воздушного Флота СССР. 1979 год.
В 100 метрах от контрольно-пропускного пункта (КПП) нашего авиационного городка находился КПП мотострелкового полка. Мы дружили с мотострелками, которые на наше приветствие «Привет, пехота!» не обижались и отвечали «Привет, летуны!».
Офицеры и их семьи были частыми гостями друг у друга и нередко вместе встречали праздники в нашем гарнизонном Доме офицеров. Были встречи и посерьезнее. В начале мая, перед Днём Победы, я встретил командира мотострелкового полка, и он пригласил меня на стрельбы, которые регулярно проводились у них на примыкающем к городку полигоне: «Подходи завтра к 22.00. Покажу тебе, как стреляют ночью мои орлы из боевой машины пехоты (БМП), и сами постреляем». Я никогда раньше в БМП не сидел, а тут такое предложение! В назначенное время командир встретил меня на КПП, мы сели в УАЗик и через пару минут были уже на полигоне. В БМП-1 мы сели вдвоём. С места стрелка командир ввел меня в курс дела: «Стрелять из пушки не будем, поздно уже. Постреляем из вкладного ствола. Смотри, как это делается». В полукилометре от нас периодически стали появляться подсвеченные мишени на 3-4 секунды, и за это время через оптический прицел нужно было навести пушку и нажать на гашетку. Из вкладного ствола пушки раздалась короткая трассирующая очередь, и от мишени полетели светящиеся осколки. «Попал! Теперь твоя очередь», – командир уступил мне место и показал, куда нужно подвести светящуюся стрелку оптического прицела. Инструктаж длился не более минуты. Когда от моей очереди от мишени полетели осколки, он удивился: «У меня опытные стрелки не сразу попадают! Давай, перебирайся ко мне замом по боевой подготовке», – пошутил он.
На следующий день я рассказал своему командиру полковнику Аносову Геннадию Автономовичу о визите к мотострелкам. «А ты знаешь, давай пригласим их к себе на День Воздушного флота. Пусть покажут свою технику и вооружение, а мы выставим на ЦЗ (центральной заправке) свои МиГ-21 БИС. Пригласим семьи мотострелков, пусть с нашими познакомятся поближе», – отреагировал командир полка. И добавил: «Попробую пробить с КП воздушной армии подъём самолёта хотя бы из дежурного звена. Пусть и на нашу работу посмотрят!»
Тогда мы с командиром и представить себе не могли, какое развитие получит эта идея. Примерно за неделю до праздника «День Воздушного Флота СССР» командир ошарашил меня сообщением: «18 августа мы с тобой проводим показательный воздушный бой над аэродромом. Командир корпуса генерал-майор Строгов знает о нашем мероприятии и уже доложил Командующему ВВС ГСВГ Корочкину. Командующему эта идея понравилась и он разрешил поднять в воздух два самолёта, возложив всю ответственность на командира полка и его заместителя по политической части. Я принял решение: коль ответственность возложена на нас с тобой, мы и полетим». Я не поверил своим ушам: в праздник разрешили летать?! Это неслыханно! Командир на полном серьёзе продолжил: «Свяжись с командиром мотострелков. Объясни ситуацию. 18 августа их техника и всё, что они захотят привезти с собой, должны находиться на площадке возле центральной заправки в 12.00. Пусть готовятся. В 14.00, после демонстрации мотострелками своего вооружения и техники, взлетаем мы парой. Задание на полёт обсудим позже. Обещали приехать командир авиакорпуса с начальником политотдела. Только бы с погодой повезло».
Утром 18 августа я выглянул в окно: облачность 10 баллов с нижним краем на высоте метров 500–600. «Не густо, подумал я, придется упрощать задание на полёт. Но взлететь обязательно надо! Такая роскошь случается раз в жизни». С командного пункта позвонил командир: «Всё по плану. Синоптики обещают к середине дня погоду. Подходи к одиннадцати на высотку. Будем встречать гостей». Стало повеселее. В половине одиннадцатого за окном послышался непривычный шум. По центральной аллее авиационного городка на небольшой скорости, торжественно, как на параде, шло несколько машин во главе с БМП: мотострелки выдвигались на аэродром.
В 11.00 руководящий состав двух полков встретился возле высотки. Погода улучшалась, настроение тоже. Интенсивно подходили семьи с детьми, которые сразу же направлялись к расставленному на столах и стендах оружию наших соседей. Высокие гости из авиакорпуса не прибыли, и официальная часть праздника прошла быстро. В 12.00 наш полк с частями обеспечения в парадном строю и все присутствующие заслушали поздравление командира полка с Днем Воздушного Флота СССР и праздник начался.
Вместе с детьми народу собралось человек триста. Авиаторов больше интересовала техника и вооружение мотострелков. Выставка гостей достигла апогея, когда один из офицеров произвёл очередь из гранатомёта учебными выстрелами в сторону взлётно-посадочной полосы. Вокруг АГС-17 собрались все, от мала до велика. Подержаться за ручки гранатомёта удалось не только детям, но и их мамашам.
Наши три МиГа стояли на ЦЗ, один из которых с открытым фонарём предназначался для гостей праздника. Желающих посидеть в кабине истребителя было предостаточно. Я подвёл к самолёту командира мотострелкового полка и предложил ему сесть в кабину. Через пару минут осмотра командир спросил: «И что, вы вот всем этим пользуетесь в полёте? По моим прикидкам, здесь около трёхсот приборов, переключателей, лампочек и рычагов! Не представляю, сколько нужно времени для освоения такой техники?»
О том, что будут полёты, знал очень ограниченный круг офицеров, и когда мы с командиром направились к самолётам в лётных комбинезонах, присутствующие особого внимания на это не обратили. Все знали, что в такой праздник в строевых частях не летают. Как рассказал мне после полёта начальник гарнизонного Дома офицеров майор Сарапин, публика не верила, что состоится взлёт самолётов и оживилась, только когда начался запуск двигателей.
Погода сложилась на редкость удачной: 5 баллов белых кучевых облаков на высоте 800 метров придавали гостям особую остроту ощущений от форсажных режимов пары истребителей, ведущих воздушный бой над их головами. Радиообмен между экипажами был выведен на ЦЗ по громкоговорящей связи и усиливал впечатление на земле. По окончании задания мы собрались с командиром в районе дальнего привода и прошли парой над ВПП на малой высоте и скорости 1000 км/час. Все, кто тогда присутствовал на аэродроме, надолго запомнили праздник – День Воздушного Флота СССР на аэродроме Альтес-Лагер в 1979 году.
Олимпиада. 1980 год.
В Москве проходит летняя всемирная олимпиада. Наш полк попадает под проверку МО СССР по физической подготовке личного состава. Представители Центрального аппарата Министерства обороны требуют представить 90 % личного состава на проверку. Задача, поставленная руководством дивизии, была жёсткой: лечь, как говорится, костьми, но получить отличную оценку. Бег 100 м, бег 1000 м, бег 3000 м, подтягивание на перекладине и др. виды соревнований требовали выкладываться по полной. Результаты оценивались по каждому виду с начислением баллов. Лётный состав проверялся отдельно. Для отличной оценки недоставало нескольких десятых балла, когда на старт пригласили лётный состав полка. Бежать надо было 1000 метров в военной форме одежды. 90 % от численности лётного состава полка – это 46 чел. Мы с большим трудом «наскребли» необходимое количество. Когда мы вышли на старт, председатель комиссии полковник обратил внимание, что среди младшего офицерского состава и майоров есть один подполковник. Обратившись ко мне, он поинтересовался: «Кто вы?». Я представился. «Ну, смотри, комиссар!» – сказал он и распорядился дать старт. На финиш я пришел вторым. Я заметил, что проверяющие остались довольны кроссом лётного состава. Все пришли кучно, сильно отставших не было. Все тянулись за лидерами. Отличную оценку мы, все-таки, получили.
Семья. 1981 год.
Авиационный городок, в котором жили авиаторы, располагался рядом со взлётно-посадочной полосой истребительного полка. Семьи лётчиков жили, в основном, в одном отдельном четырёхэтажном доме, который называли «лётным». В период лётных смен все внимательно прислушивались к гулу турбин истребителей. Любая приостановка полётов вызывала среди членов наших семей необъяснимое беспокойство. Жёны лётчиков, в том числе и моя Валентина, всегда дожидались нас с ночных полётов, которые заканчивались далеко за полночь. Они не только перемещались вместе с нами по необъятным просторам страны и за рубежом с нашими детьми и домашним скарбом, но и ждали нас после полётов. Этот факт биографии семей военных дорогого стоит! Детям авиационного городка не надо было разъяснять, чем занимаются их отцы на полётах. Они отлично всё понимали, и частенько их можно было видеть в роще, в стороне от ВПП, наблюдающими за взлётом и посадкой истребителей. Сама обстановка военного городка воспитывала у наших детей повышенный интерес к оружию, к авиационной технике. Это детское увлечение стало однажды серьёзным жизненным испытанием для группы наших мальчишек, в которой был и наш сын Слава, тогда ученик 5-го класса.
По окончании одной из лётных смен ко мне подошёл начальник особого отдела и рассказал историю, которая ничего хорошего для наших сорванцов не предвещала. При выполнении учебных стрельб из стрелкового оружия пропал автомат «Калашникова», который в стороне оставил без присмотра кто-то из нерадивых солдат. Подозрение сразу пало на группу мальчишек, которые поодаль наблюдали за стрельбами. Офицеры особого отдела способны были «раскрутить» и не такие дела. Это их призвание и специализация. Но здесь опытный майор оказался бессилен раскрыть пропажу по горячим следам. «Все молчат. Ваш сын тоже был в этой группе. Мне он сказал, что не знает, где спрятан автомат. Случай очень серьёзный. Виктор Георгиевич, попробуйте разговорить Славу», – попросил он. С первых же вопросов сыну я понял, что он знает всё. Когда Слава почувствовал, что отвертеться не удается, он сказал мне: «Знаю, но не скажу. Мы все поклялись». В душе у меня шевельнулось чувство гордости за сына и я понял, что зря трачу время. Я позвонил майору и порекомендовал собрать рядовой состав полка и частей обеспечения и тщательно «прочесать» район стрельбища. Через два дня автомат был найден, а репутация наших сорванцов не пострадала.
Уже тогда укреплялся боевой дух и братство наших мальчишек, – качества, которые помогли в апреле 1989 года отстоять нашим десантникам в Тбилиси устои государственности страны. После возвращения сына из армии, я узнал, что озверевшим толпам митингующих наши десантники противопоставили свою волю, сплочённость и саперные лопатки. Тогда первый и последний Президент СССР Михаил Горбачёв отказался взять на себя ответственность за печальное развитие событий в Грузии и возложил всю вину на армию, на десантников, среди которых был и наш сын Слава.
Под стать ребятам росли в авиагарнизонах и дочери офицеров. Я и сейчас не могу ответить себе на вопрос: как наша дочь Виталия, сменив 5 школ за время моих переездов к новым местам службы, смогла в Москве окончить школу с серебряной медалью, без посторонней помощи поступить в институт, после его окончания защитить в институте молекулярной биологии им. В. А. Энгельгардта кандидатскую и на симпозиуме в Японии доложить на английском языке институтскую научную разработку для ученых с мировыми именами.
Не могу сказать, что я не делал ошибок в жизни. Они были. Были и такие, которые нельзя себе простить. Мне не удалось сохранить семью. Разбросала нас судьба. Наша младшая дочь Алина и вовсе живет на Украине.
В мае полк выполнил ЛТУ под названием: «Манёвр истребительного авиационного полка на новое оперативное направление. Прикрытие войск в тактической и оперативной глубине при взаимодействии с силами ПВО в условиях помех каналам управления и применения противником оружия массового поражения». 14 мая к моему боевому счёту прибавилась ещё одна воздушная мишень ЛА-17. А 18 ноября я уже выполнял ознакомительный полёт с районом аэродрома «Мерзебург» (ГСВГ), куда я был переведён в должности заместителя начальника политотдела 6-й гвардейской истребительной авиационной дивизии.
Кадочников. 1982 год.
Вхождение в новую для меня лётную должность означало не только увеличение объема работы. Совмещение более масштабных обязанностей с лётной работой оказалось непростым делом. Три полка дивизии дислоцировались на аэродромах в Мерзебурге, Фалькенберге и Альтенбурге. Заместительская должность предполагала частые командировки и для сохранения уровня лётной подготовки, которую я для себя считал главной, приходилось жёстко ограничивать личное время. Забот прибавилось, когда по линии особого отдела дивизии поступила информация об усложнении военно-политической обстановки в местах расположения наших воинских частей на территории ГДР. Опасность блокировки выхода боевой техники за пределы воинских частей потребовала усиления охраны и обороны военных объектов. Главнокомандующий Группы советских войск в Германии генерал армии Зайцев М. М. приказал заступать на дежурство в полной боевой экипировке. Появление на КПП наших солдат с полным боекомплектом в касках и бронежилетах привнесло в повседневную жизнь военных гарнизонов атмосферу, о которой раньше многие не задумывались, особенно члены семей военнослужащих.
На одном из утренних совещаний с руководством соединения командир дивизии полковник Беднов Г. П. сообщил, что бургомистр г. Мерзебурга просит принять его по вопросу, связанному с работой авиаполка. В назначенное время в кабинете комдива собрались его заместители и ждали гостей. Мы всегда поддерживали с немцами хорошие отношения на уровне руководства города и «Общества советско-германской дружбы». О чём конкретно пойдет разговор с представителями местной власти на этот раз не знал даже командир дивизии. Бургомистр города с двумя своими помощниками и переводчиком прибыли в сопровождении дежурного по штабу без опоздания. Когда в разговоре проявилась цель визита гостей, мы с недоумением переглянулись. Бургомистр потребовал прекратить полеты над городом в ночное время. Заместитель командира дивизии полковник Мутных, сидевший рядом со мной, обронил: «Он в своём уме?» Требование градоначальника создавало боевой подготовке истребительного полка большие проблемы. Однако, понять гостей было можно. Взлёт истребителей ночью на полном форсаже с восточным курсом пролегал над городом и создавал немалый дискомфорт жителям города. По согласованию с командующим ВВС ГСВГ, через две недели компромисс был, всё-таки, найден: взлёт и посадка истребителей ночью стали выполняться только с западным курсом.
Июль месяц стал для меня особенно жарким. Руководство соединения нуждалось в инструкторах дивизионного звена для проверки техники пилотирования и боевого применения лётного состава в полках. Было принято решение о моей подготовке к такой работе. В короткий срок я был подготовлен к инструкторским полётам днём и ночью в простых и сложных метеоусловиях по всем видам техники пилотирования и боевого применения самолёта МиГ-23 согласно новому курсу боевой подготовки истребительной авиации КБП-ИА-81. В дивизию на полёты частенько прилетали инспекторы-лётчики, начальники лётных служб из штаба воздушной армии, который дислоцировался в Вюнсдорфе, недалеко от Берлина. Кому-то нужна была провозка на «спарке» после отпуска или перерыва в лётной работе, кто-то приезжал просто полетать, поддержать свои лётные навыки.
В одну из ночных лётных смен меня спланировали в качестве инструктора с полковником Тарудько А. Д. – начальником службы безопасности полётов воздушной армии. Он восстанавливался в ночных полётах после длительного перерыва. Причиной его длительного перерыва в ночных полётах была кратковременная потеря сознания ночью в стратосфере на самолёте МиГ-25 РБ. Истинную причину этого происшествия мало кто знал и никто из инструкторов не хотел брать на себя ответственность выпускать его ночью на боевом самолёте. Об этой предпосылке к лётному происшествию я тогда не знал. Меня спланировали с ним, что называется, «вслепую». Слетал он хорошо и я разрешил ему лететь на боевом самолёте. Единственное, на что я тогда обратил внимание, – ко мне подходили после его полёта со мной и спрашивали, как он слетал? Это походило на нездоровый интерес. После его посадки на боевом самолёте мне, наконец, рассказали его историю. Со смешанным чувством я предположил, что другого выхода из ситуации, видимо, не было. И тут у меня возник вопрос, на который я ответил себе не сразу: а если бы я знал эту историю перед полётом с ним, как бы я поступил? Ведь у него под крылом была ночная Германия! В памяти всплыл 1968 год, когда вопреки решению инструктора, командир звена майор Карпенко И. Г. дал мне добро лететь на боевом самолёте. Не могу представить себе, как бы сложилась моя лётная судьба, если бы он не допустил меня тогда к полету. Это и стало для меня ответом на возникший вопрос.
Летом в Мерзебург приехала труппа актёров театра и кино из Ленинграда. В состав труппы входили такие известные актёры, как Кадочников П. П., Демьяненко А. С., Чурсина Л. А., Драпеко Е. Г. и другие. После блистательного концерта в Доме офицеров мы, по традиции, пригласили гостей на ужин в высотный домик на аэродроме, где нам никто не мешал, где была лётная столовая, было где отдохнуть, где были парилка с небольшим бассейном и бильярд. Словом, все то, чем располагали мы для отдыха лётного состава. Столы уже были накрыты, и мы предложили гостям на выбор из того, чем мы располагали. Люда Чурсина объявила, что они с девочками хотели бы попариться. Их было четыре. Нам, мужикам, оставалось только ждать. При накрытых столах??!! Саша Демьяненко решительно предложил: «Поскольку Люда является нашим нештатным парторгом в группе и следит за порядком, я предлагаю, чтобы не портить прекрасный интерьер стола и не вызывать подозрений, забрать аккуратно кое-что на маленький стол и посидеть без них в сторонке, пока они парятся». Так мы и сделали. Через какое-то время в столовую зашел наш «высотник» – прапорщик, отвечающий за лётное снаряжение, и что-то сообщил на ухо командиру дивизии полковнику Беднову Г. П. Тот повернулся ко мне и тихо попросил помочь прапорщику. Оказывается в половине нашего большого здания погас свет, в том числе и в парилке. Разобраться в темноте нашим гостьям было трудно. Я попросил у «высотника» фонарик и отправил его к электрощитку. В парилке женщины слегка волновались. Освещая пол перед собой, я провожал невольных пленниц в раздевалку. И тут зажёгся свет! Первой заговорила Люда Чурсина: «Товарищ подполковник, можете выключить свой фонарик, здесь уже и так светло». После неловкой паузы я удалился в столовую. Минут через пять вошли раскрасневшиеся после парилки дамы. Увидев, что стол не тронут, Люда воскликнула: «Мальчики, какие вы молодцы!». Вечер удался на славу! Гости из северной столицы рассказывали анекдоты, много шутили. Далеко за полночь наши гости стали расходиться по комнатам отдыха, а мы с П. П. Кадочниковым уединились в одном из кабинетов и «до петухов» пили «чай». Я рассказал ему свою историю, которая началась с фильма «Повесть о настоящем человеке». Он поведал мне многие страницы своей жизни и творческой деятельности. Кадочникову были подвластны все жанры, он одинаково легко и талантливо играл героев в фильмах «Подвиг разведчика», «Повесть о настоящем человеке», «Далеко от Москвы» и романтических персонажей в комедиях «Укротительница тигров», «Медовый месяц». С 1948 по 1951 год Павел Петрович получил три Сталинских премии. Увы, за невероятную популярность и признание в первой половине жизни Кадочников сполна расплатился во второй. Он рассказал мне о трагической гибели своего 36-летнего сына Петра Кадочникова, произошедшей год назад в его семье. Во время отдыха в Прибалтике сын забрался на сосну, ветка не выдержала и сломалась. Сын скончался через 3 дня, не приходя в сознание. Страшное известие настигло Кадочникова, когда он снимался в очередном фильме. Узнав о гибели сына, он сделал то, чего до этого не позволял себе никогда: попросил принести ему бутылку коньяка. О том, чтобы отменить съёмку, и речи не было. Кадочников не позволял себе поблажек. Прощаясь со мной на следующий день, он пригласил меня к себе в гости в Питер. Я до сих пор сожалею, что не выбрал времени и не приехал к нему тогда.
Павел Петрович Кадочников, который в прямом и переносном смысле сыграл главную роль в моей судьбе, ушел из жизни в возрасте 73-х лет 2-го мая 1988 года.
Приморье. 1982 год.
19 ноября я выполнил очередной ночной полёт в Мерзебурге, а 3 декабря уже выполнял ознакомительный полёт с районом аэродрома Центральная Угловая, что в Приморье, куда был направлен для дальнейшего прохождения службы в должности заместителя начальника политотдела дивизии. Впервые в моей лётной жизни под крылом самолёта было море. Если зоны для полётов и воздушных боёв располагались над сушей, то маршрутные полёты пролегали над морем, где «зацепиться» взглядом было не за что. Главная особенность заключалась в том, что над морем трудно определить визуально высоту над поверхностью воды, и поэтому приборный контроль в полёте был повышенным. На новом месте службы я отметил, что лётная подготовка в полках дивизии, мягко говоря, страдала, особенно в дивизионном звене. Когда руководство соединения проанализировало мой уровень лётной подготовки, – я не стал вылезать из задней кабины «спарки». На себя летал из общего налёта процентов 15–20. В качестве инструктора памятным для меня стал полёт с одним полковником, лётчиком-инспектором из отдела боевой подготовки воздушной армии. Спланировался он со мной на полигон возле озера Ханка в районе Спасска-Дальнего, что на границе с Китаем. Всё бы ничего, но когда он с 3-го захода не смог найти на полигоне круг для бомбометания, пришлось выпустить перископ и из инструкторской кабины управлять сбросом бомб, стрельбой НУРсами и пушкой.
Приморье, я считаю, это жемчужина России. За всю жизнь мне приходилось бывать в разных уголках нашего Отечества и за рубежом. Но этот край – с его тайгой, морем, горами – имеет неповторимый облик. С точки зрения полётов над этим районом, после службы в Приморье лётчик по-настоящему становится профессионалом.
При выполнении полётных заданий над морем мы иногда встречались с нашими моряками, с которыми у лётчиков всегда были традиционно тёплые отношения. В памяти отложилась моя встреча с тяжёлым авианесущим крейсером «Минск» (ТАКР), произошедшая в заливе Петра Великого ночью 9 марта. При возвращении на свой аэродром с маршрутного полёта на высоте 4 тысячи метров, у меня на табло загорелась красная сигнальная лампочка «Перегрев двигателя». Этот особый случай в полёте грозил перерасти, в лучшем случае, в аварию и требовал немедленных действий. Подо мной в заливе стоял ТАКР «Минск», размером 270 на 50 метров, ярко освещённый своими бортовыми огнями и береговой иллюминацией Владивостока. Лампочка аварийной сигнализации погасала только на оборотах менее 72 %. Этого могло не хватить при посадке «с круга». По согласованию с руководителем полётов было принято решение о моей посадке «с рубежа». Полёт закончился благополучно, а моя ночная встреча с авианосцем оставила в памяти тёплые воспоминания.
19 апреля 1984 года я уже выполнял ознакомительный полёт с районом аэродрома «Сокол» на Сахалине. Я был переведен на Сахалин в должности начальника политотдела – заместителя командира дивизии по политической части. Дивизией командовал генерал-майор авиации Корнуков Анатолий Михайлович, который стал не только моим командиром, но и большим другом.
Boeing. 1983 год.
Ранним утром 1 сентября в 6.25 по дальневосточному времени с КП 40-й истребительной авиационной дивизии в эфир поступила команда: «805-й, форсаж, цель уничтожить!» До цели по радиолокационному прицелу истребителя СУ-15 было 8 километров, когда командир дивизии Корнуков отдал этот приказ подполковнику Осиповичу, взлетевшему из дежурного звена в 5.42 ДВ с аэродрома «Сокол» на перехват самолёта-нарушителя воздушного пространства СССР.
Когда утром следующего дня руководство соединения летело в Хабаровск на военный совет округа, по словам Корнукова, «на душе было тревожно, но не стыдно».
Из воспоминаний А . М. Корнукова : «Звонок от генерал-лейтенанта Каменского: “Анатолий Михайлович! Генерал армии Третьяк утвердил ваше решение”. Отвечаю: “Поздно. Нарушитель падает”. Каменский: “Что же будет?” Минутой позже дежурный генерал КП округа выходит со мной на связь и говорит: “Будете говорить с командующим войсками”. Я представился и доложил: “Дежурный истребитель Су-15 произвёл атаку и поразил самолёт-нарушитель RС-135 над нашей территорией”. Третьяк уточнил: “Вы сбили или не сбили?”. Сердце у меня ёкнуло – на планшете нарушителя всё ещё вели, и всё же твердо ответил: “Самолёт сбит!” Через 15 секунд цель пропала с экрана – да, она поражена!»
В дивизии все были уверены, что сбит разведывательный самолет США RS-135, который, практически, каждый день появлялся у наших дальневосточных границ. Как выяснилось впоследствии, самолётом-нарушителем воздушной границы СССР был южнокорейский пассажирский самолет «Boeing 747» рейсом KAL 007, следовавший по маршруту Нью-Йорк–Анкоридж–Сеул. С утра 1 сентября СМИ всего мира заговорили о варварских действиях ВВС СССР, сбивших пассажирский самолёт, в котором погибли 246 пассажиров и 23 члена экипажа. Президент США Рональд Рейган назвал СССР «империей зла».
«Boeing» упал возле нашего острова Монерон в 22-километровой приграничной полосе наших территориальных вод Охотского моря у юго-восточной оконечности Сахалина. Мы точно знали это место падения. Здесь надо отдать должное нашим службам безопасности страны: через короткое время на этом месте встало на якорь наше рыболовецкое судно, а целая армада поисковых кораблей США и многих других стран направилась в район за 100 километров от места падения самолёта. Там наши спецслужбы к этому времени опустили на дно в самом глубоком районе Татарского пролива радиомаяк, который подавал сигналы, точно такие же, как сбитый самолёт. Это позволило нашим морякам оперативно отыскать «чёрные ящики» сбитого «Boeing 747» и направить их в Москву для расшифровки. Руководство ВМФ, задействованное в этих поисковых работах, питалось в нашей дивизионной столовой, и то, что могли, рассказывали руководству дивизии. Обращали на себя внимание странности, проявившиеся сразу в ходе поисковых работ. Как паспорта пассажиров Боинга могли оказаться в одном месте на дне моря? Куда девались останки многочисленных пассажиров этого рейса? И, наконец, как могло так произойти, что в период пересечения госграницы СССР в районе Камчатки и Сахалина траектория полёта «Boeing 747» с абсолютной точностью совпала с траекторией пролёта над этими районами американского разведывательного спутника-шпиона «Ferret-D»? Случайностью такое совпадение не назовёшь. Все эти вопросы наводили на вполне определённый вывод: это был разведывательный рейс пассажирского самолёта без людей с разведывательным оборудованием на борту с целью передачи на спутник-шпион параметров работы наших радиотехнических средств, включённых на боевой режим работы.
И сейчас, спустя треть века, в этом трагическом международном инциденте СМИ находят столько противоречий, что назвать истинную причину этого происшествия не представляется возможным. По согласованию СССР и США, все материалы расследования были засекречены на 50 лет. В 2033 году материалы расследования будут, возможно, рассекречены и мы узнаем, наконец, правду. Ясно было одно: наша истребительная дивизия выполнила свой воинский долг по защите Дальневосточных воздушных рубежей СССР.
Отступая от хронологии и в продолжение темы, считаю возможным рассказать еще о двух взаимосвязанных авиационных катастрофах.
В 13.41 по московскому времени 4-го октября 2001 года средства спутникового слежения США зафиксировали пуск ракеты с Керченского полуострова Крыма, где в это время Украина проводила учения наземных средств ПВО с боевыми стрельбами. Через 4 минуты в 13.45 МСК с экрана Российского радиолокатора ВВС в Геленджике на высоте 11000 метров пропала отметка регулярного рейса Ту-154 Тель-Авив – Новосибирск российской авиакомпании «Сибирь». В это же время командир Ан-24 армянских авиалиний передал в эфир сообщение о вспышке в воздухе над Чёрным морем на большой высоте.
На первый взгляд, приведенных фактов достаточно, чтобы сделать вполне определённый вывод без вариантов о причастности ПВО вооружённых сил Украины к гибели 66 пассажиров и экипажа Ту-154. На следующий день мировые СМИ утонули в потоке самых различных версий по поводу причин и виновников этой трагедии – от теракта до ошибки ПВО ВСУ.
Без претензий на экспертное мнение, позволю поделиться своими соображениями на этот счет. 10 октября 2001 года я находился у Главкома ВВС Корнукова А. М. в его кабинете, когда раздался телефонный звонок Министра обороны Украины А. Кузьмука. Из телефонного разговора была понятна настоятельная просьба прислать материалы объективного контроля, связанные с гибелью гражданского самолета Ту-154 с 66 пассажирами и 12 членами экипажа на борту в небе над Чёрным морем неделю назад 4 октября. «У меня ничего не осталось. Все материалы переданы в генштаб», – ответил Корнуков.
Анатолий Михайлович рассказал мне, что был приглашен на учения войск ПВО Украины. Стрельба ракетами проходила в Крыму на Керченском полуострове в трёх километрах западнее мыса Опук, где располагался полигон войск ПВО Украины. В качестве мишени использовался беспилотник Ту-143 «Рейс» советского производства, маршрут которого пролегал над морем вдоль побережья на высоте 1000 метров и наблюдался визуально. После схода с пусковой установки было отчётливо видно, что ракета С-200 устремилась в сторону мишени, но в цель не попала. Программа самоликвидации ракеты на такой случай тоже не сработала: ракета не ушла вертикально в набор для самоликвидации на большой высоте. По словам Корнукова: «У меня сложилось впечатление, что ракета ушла искать другую воздушную цель». Через 5 минут тревожные предчувствия Главкома стали подтверждаться после телефонного звонка с ЦКП ВВС Росси: в 13.45 МСК с экрана радиолокационной станции ВВС в Геленджике на высоте 11000 метров пропала отметка регулярного рейса Ту-154 Тель-Авив – Новосибирск авиакомпании «Сибирь». Через 2 дня Пентагон подтвердил одну из версий гибели самолета: средства спутникового слежения США зафиксировали пуск ракеты в 13.41 МСК. Разница во времени пуска и исчезновения ТУ-154 с экрана РЛС как раз и составила подлетное время ракеты.
В этой трагической истории, в которой погибло 78 человек, примечательно то, что руководство Украины до сих пор не признало своей вины полностью. 6 октября Президент Украины Леонид Кучма заявил: «Ни Украину, ни меня лично не радует то, что происходит вокруг этой трагедии. Азимут стрельбы совсем не совпадал с местонахождением Ту-154. Технически это невозможно, хотя теоретически возможно все… Конструкция и производство ракеты – российские». Что хотел сказать Леонид Данилович этой фразой, – остается только гадать. Да, действительно, ракета российская. Она за пределами своих возможностей выполнила команду, которую ей задал расчёт, выполнявший стрельбу. Ошибка, которую допустили украинские военные, была связана с плохим знанием тактико-технических характеристик комплекса С-200 и низкой натренированностью офицеров ПВО ВСУ. При пуске ракеты был выключен канал управления по дальности до цели. Трагическое совпадение азимута стрельбы с мишенью и Ту-154, плюс ошибка боевого расчета С-200, направили ракету за 240 километров от места пуска на более мощный источник отраженного сигнала подсветки цели.
Кощунственно выглядело и другое заявление Президента Украины, которое он сделал 10 октября 2001 года: «Не надо делать из этого трагедии. Такое случается не только в Украине. Посмотрите вокруг: в мире, в Европе – не мы первые и не мы последние, ошибки встречаются везде».
Девять дней «держали оборону» и представители военного командования Украины. Море вранья, в т. ч. «убедительный» доклад Министра обороны А. Кузьмука перед депутатами Верховной Рады Украины, вызывали недоверие. Генералы не хотели признать тот факт, что во время учений ракета С-200 отклонилась от цели и попала в самолет Ту-154. И только, будучи «прижатым к стенке», главком ПВО Украины В. Ткачёв согласился с выводами российской госкомиссии и публично покаялся: «Оценки экспертов и большинство факторов свидетельствуют, что это могла быть наша ракета. Очень жалею, что не смог предотвратить беду и фатальные стечения обстоятельств».
В ноябре 2001 года Украинские власти все же частично признали, что российский Ту-154 мог быть сбит украинской ракетой во время учений. Этот шаг серьёзно ударил по престижу Украины и ее армии, хотя и не вызвал внутриполитической бури. Леонид Кучма не стал отправлять в отставку Министра обороны, призвав не делать из происшедшего трагедии. Споры о размере компенсации семьям погибших и авиакомпании «Сибирь» продолжаются до сих пор.
А теперь, на мой взгляд, о главной причине, приведшей к столь масштабной трагедии в акватории Чёрного моря 4-го октября 2001 года. С образованием в 1991 году новых независимых государств, некоторым из них проводить боевые стрельбы стало, практически, негде. Это коснулось в первую очередь Украины, на территории которой осталось значительное количество частей и соединений противовоздушной обороны. Некоторое время практические стрельбы украинская ПВО вообще не устраивала. Выучка расчетов стала стремительно снижаться, и в определённый момент времени встал вопрос об их способности вообще выполнять боевые задачи по своему предназначению.
30 августа, за месяц до этой трагедии, на российском полигоне «Ашулук» Астраханской области прошёл основной этап учений «Боевое содружество-2001» с участием сил ПВО Армении, Белоруссии, России и Таджикистана. На учениях с боевыми стрельбами были задействованы 30 ЗРК, в т. ч. С-200 и 23 самолета. Расчеты ЗРК получили хороший опыт боевых стрельб в сложной помеховой обстановке. Сейчас сложно сказать, чем руководствовалась Украина, отказавшись от участия в этих войсковых учениях, презрительно обозвав их «зенитным ракетным шоу». В своем стремлении избавиться от дорогостоящих затрат, Украина к этому времени создала свой полигон в Крыму над Чёрным морем, – в районе с интенсивным судоходством и многочисленными международными коридорами пролёта гражданской авиации. Эта безумная идея была жёстко раскритикована в России и за рубежом. Организация боевых стрельб в Тавриде таким сложным оружием, как С-200, создавала потенциальную опасность для всех видов летательных аппаратов и не только. Бахвальство Украины, что у себя дома они то уж организуют учение с наисложнейшей воздушной и помеховой обстановкой, закончилось «шоу» с трагическим исходом. Некомпетентность и непрофессионализм украинских военных легли в основу главной причины при расследовании этой катастрофы.
Проводя параллели между гибелью российского Ту-154 в 2001 году и малазийского «Боинг -777», сбитого над Донбассом 17 июля 2014 года, хочу сказать вот о чём.
При всей неадекватности нынешнего украинского руководства, я не думаю, что кому-то из них пришла в голову мысль преднамеренно сбить гражданский самолёт. Кишка тонка. Скорее всего, причина кроется, опять-таки, в неумении украинских военных обращаться с оружием. Посудите сами. Не имея своего полигона для тренировки расчетов ЗРК «Бук-М1», который в управлении ещё более сложный, чем С-200, украинские военные могли организовать тренировку расчетов ЗРК по летательным аппаратам, пролетающим над зоной действия ракетного комплекса, без боевых стрельб. Безрассудство руководства ПВО Украины и низкая натренированность расчета могли привести к трагической ошибке, повлекшей непреднамеренный сход ракеты с пусковой установки.
Поведение же руководства Украины в случаях с малазийским «Боинг-777» и российским Ту-154 мало чем отличается, разве что, появлением в США и Европе «крышевателей» уголовных преступников. Беспрецедентная политизация этой трагедии со стороны Запада и закрытость расследования катастрофы вызывают серьёзные сомнения в том, что будут выявлены истинные причины трагедии рейса «МН-17». Официальные выводы комиссии по расследованию Донбасского ЧП обещают опубликовать в обозримом будущем. Есть ли смысл ждать очередное «шоу» с участием киевских «скакунов» и заокеанских «клоунов».
Климатические и географические условия на юге Сахалина ещё более экзотичны, чем в Приморье. На смену летним субтропическим растениям зимой приходили снегопады, из-за которых порой трудно было открыть дверь дома. Охотское море, над которым мы летали, зимой было очень холодным. Среди пилотов ходила шутка: при катапультировании над морем первая волна тебя накрывает, а вторая превращает в айсберг. Залив Терпения в Охотском море, где была наша зона для пилотажа на малых высотах и воздушных боёв, запомнился мне особо. При полёте в зону на сложный пилотаж на малой высоте при пикировании я на секунду отвёл взгляд в сторону гор, окружавших залив, и чуть не поплатился за эту красоту. Высоты, практически, уже не было. Рвать ручку управления на себя нельзя, – самолет «просядет». Я энергично, но плавно выводил самолёт из пикирования, ориентируясь на гребень высокой волны впереди по курсу. Время спрессовалось. В подсознании известный математический закон производной расстояния по скорости – есть время, не работал: скорость 1000, а гребень волны во всех своих деталях наплывал с явно ощутимой задержкой.
И вдруг всё изменилось: под крылом залив, ясная погода и самолёт в наборе высоты с углом тангажа 20 градусов. Ощущение было такое, что я наблюдал эту картинку со стороны, а не из кабины самолёта. Лётчики – народ весьма суеверный. Что это было – хорошее знание аэродинамики самолёта и выдержка или что-то другое? При возвращении на аэродром в голову пришла крылатая фраза от Ф. М. Достоевского: «Красота спасёт мир». «Идиот, – подумал я, – она могла сейчас стать для тебя исключением».
Пишу и вдруг ловлю себя на мысли: ситуация тогда была жёсткая, а мысль о покидании самолёта отсутствовала напрочь. Не было её и при снижении из стратосферы с остановившимся двигателем в 1969 году, при попадании во входное устройство МиГ-21 ПФ гуся на взлёте в 1970 году, при посадке с аварийным остатком топлива 150 литров и «нулевой» видимости в снежном заряде в 1971 году, при разрушении остекления фонаря кабины на полигоне на предельно малой высоте и скорости 1000 км/час в 1972 году. Что это – моё преимущество или недостаток? Холодный расчёт или самоуверенность? Подготовка лётчика до уровня 1-го класса сравнима была по тем временам с затратами государства на подготовку трёх докторов наук. Стоимость же техники была на порядок выше. Не думаю, что в этих нештатных воздушных ситуациях мной руководили экономические либо какие-то иные соображения. На это просто не было времени. Причина, на мой взгляд, кроется в психологии лётной работы: если аварийная ситуация развилась по вине лётчика, он будет с ней бороться до конца…
С годами в моём сознании укрепилось понимание того, что в работе лётчика-истребителя нет главного и второстепенного. Любое упущение могло без отсрочки потребовать расплаты. Это была настоящая мужская работа, постоянное, неослабевающее преодоление сопротивления.
Погодные условия на островах Сахалин и Итуруп, где дислоцировались 3 полка дивизии, частенько портили настроение лётному составу, особенно в зимний период. Больше других доставалось нашему аэродрому «Буревестник» на острове Итуруп.
Нелётная погода приковывала к земле по 2-3 и более недель. Капризы погоды на этом острове не раз отправляли лётчиков полка на запасные аэродромы дивизии Сокол и Смирных. По этой причине американские лётчики во время Второй Мировой войны не смогли разбомбить этот, в то время японский аэродром, который постоянно был закрыт облаками. «Буревестник» был своеобразным форпостом нашего соединения на восточных рубежах страны. Беспокоиться было от чего. Авианосцы США частенько подходили к нашим границам. Устраивали демонстративные полёты палубной авиации в непосредственной близости от наших морских границ, периодически заходя на 1-2 минуты на нашу приграничную территорию.
Командный состав дивизии и полков, лётный состав дежурных сил постоянно были в напряжении. Особенно сложными для дивизии были периоды, когда высотный самолёт-разведчик США SR-71 заходил в нейтральные воды акватории Охотского моря. Для них эта территория представляла особый интерес. На Камчатке были сосредоточены основные силы Тихоокеанского Флота СССР, подводный атомный флот, различные радиолокационные средства ПВО страны, в том числе наши коллеги – истребители ПВО на Камчатке. Американцы знали, что возможности самолётов нашей дивизии были ограниченны, чтобы пресечь провокации с использованием высотного самолёта-разведчика SR-71 (Blackbird).
Непрерывные вылеты дежурных экипажей для перехвата и пресечения возможных нарушений госграницы нервировали руководство дивизии, полков и лётный состав, «выбивали» технический ресурс самолётов. После истории с «Boeing 747» воздушная обстановка в полосе ответственности дивизии накалилась до предела. Лётчики, иногда, налётывали из дежурных сил за смену больше, чем на плановых полётах, совершая по 3-4 вылета. Ситуация изменилась коренным образом после того, как одна из эскадрилий нашего полка на аэродроме «Сокол» перевооружилась на самолёты МиГ-31. Этот самолёт не давал противнику уйти безнаказанным. Скорость, высота полёта и вооружение этого истребителя не позволяли американцам даже думать о провокациях такого рода. С первого же дня после постановки МиГ-31 на боевое дежурство «Чёрного дрозда» как «корова языком слизала» из акватории Охотского моря. Американцы умеют считать деньги. По тем временам это был самый дорогостоящий самолёт США.
По долгу службы нам с командиром дивизии часто приходилось вылетать с Сахалина на «большую землю» в Хабаровск на военные советы, которые проводили командующие ДВО или Воздушной Армией. Несколько слов хочу сказать о командующем округа – генерале армии Третьяке И. М. Он заботился не только об укрепрайонах нашего Дальнего Востока, за строительство которых был награжден золотой медалью «Герой Социалистического Труда». В декабре, на подведении итогов за год, мы с командиром обратились к командующему с просьбой помочь в строительстве школы для детей на острове Итуруп, где дислоцировался один из полков дивизии. «Приеду, посмотрю», – сказал он. Через несколько дней мы вместе с ним уже осматривали территорию авиационного гарнизона, выбирая место под строительство школы. Он пообещал, что ученики на следующий год пойдут в новую школу. И слово своё сдержал.
*****
Язов. 1984 год.
В июне командующим войсками ДВО был назначен генерал армии Язов Д. Т., который серьёзно занялся вопросами укрепления воинской дисциплины в войсках округа. Каждый понедельник в 7.30 утра все командиры и начальники политотделов соединений уже были на своих рабочих местах и ожидали звонка лично от командующего округом. Это было большим новшеством в руководстве. К докладам все готовились основательно.
В нашей дивизии, как и в большинстве других соединений округа, было немало серьёзных нарушений воинской дисциплины, особенно среди рядового состава. В июле командующий лично прилетел к нам на Сахалин. После встречи на аэродроме «Сокол», командующий отозвал меня в сторону и мы пошли по бетонке вдвоём. Его интересовало моё мнение, что нужно сделать для укрепления дисциплины в соединении. То, что я ему тогда наговорил, он назвал чепухой. «Мы забываем про людей, у которых немало своих проблем, – сказал он, – Поговорите, буквально, с каждым из них, что у них на душе, что их беспокоит в семье и на службе, помогите им». Не буду вдаваться в подробности, как мы решали поставленную командующим задачу. Приведу лишь один пример. После беседы с майором, заместителем командира полка по ИАС в «Смирных», прощаясь, он сказал, что за всю его двадцатилетнюю службу это был первый случай, когда вышестоящее руководство интересовалось его личными проблемами и желаниями. Эффект мы почувствовали уже к концу года. Будущего министра обороны СССР маршала Язова Д.Т., участника Великой Отечественной войны, интересовали не только проблемы боеготовности вверенного ему военного округа в целом, но и кто решает эти вопросы. На первое место в боеготовности он ставил человека. Вооружение занимало в его сознании полководца почётное второе место.
*****
Итуруп. 1985 год.
Весной командиру дивизии Корнукову А. М. поступило распоряжение от командующего воздушной армией ДВО генерал-лейтенанта Буланкина В. С. Он попросил спланировать вертолёт для облёта территории острова Итуруп и дать в помощь кого-нибудь из офицеров дивизии. Выбор пал на меня. Я смутно представлял себе, для чего командующий спланировал этот полёт. Ситуация прояснилась, когда мы сели на бывший японский аэродром в 40 километрах от нашего аэродрома «Буревестник».
Командующий Воздушной армией искал пригодную площадку для аэродрома «подскока». Этот, оставленный японцами при отступлении в 1945 году аэродром, использовался ими во время войны для вылетов лётчиков-смертников (камикадзе). Промежутки между бетонными плитами заросли кустарником и золотым корнем. Длина полосы была около 1400 метров, ширина – 25 метров. Этого было маловато, но достаточно для взлёта и посадки современных истребителей. Взлётно-посадочная полоса обрывалась глубоким ущельем, выходящим в море. По этому ущелью на специальных подъёмниках японцы доставляли на аэродром всё необходимое для обеспечения боевой деятельности своей авиации. Это был единственный канал снабжения. От взлётно-посадочной полосы радиально просматривались дорожки к небольшим холмикам – складам, которые японцы взорвали при отступлении. Изучив обстановку, мы набрали по пакету золотого корня и улетели.
О присвоении очередного воинского звания – полковник – мне сообщил лично Корнуков А. М. «Запомни, Виктор Георгиевич, полковник, – это очень высокое звание. В каком-то смысле, даже выше генеральского», – сказал он. Все, кто был когда-то знаком с этим человеком, отзываются о нём очень высоко. Удивительной скромности человек, кандидат военных наук, лауреат Государственной премии РФ. Четыре генеральских звезды на погонах не изменили его отношения к людям. Он по-прежнему был приветлив и чрезвычайно внимателен к тому, что говорил его собеседник. Руководство страны высоко отзывалось о его командирских качествах и выдвигало его на самые высокие командные должности. Вот лишь последние его назначения. С августа 1991 года – командующий Московским округом ПВО, прикрывавшим военные и гражданские объекты на территории 29 субъектов РФ. После объединения ВВС и ПВО в единый вид Вооружённых сил – Военно-воздушные силы РФ – он стал их первым Главнокомандующим.
Воинское звание генерал армии Корнукову А. М. присвоено Указом Президента РФ В. В. Путина в феврале 2000 года.
1 июля 2014 года А. М. Корнуков ушёл из жизни. Он похоронен на Троекуровском кладбище города Москвы.
*****
Домой, в небо… 1986 год.
Только в начале мая СМИ сообщили истинные масштабы аварии на Чернобыльской АЭС, которая произошла 26 апреля! Это чудовищное событие весьма существенно затронуло и нашу семью. Спустя некоторое время я узнал, что мой младший брат Кондратьев Анатолий Георгиевич, окончивший Сасовское училище ГВФ в 1972 году, принял непосредственное участие в ликвидации последствий ядерного заражения местности в районе АЭС. К тому времени он уже был командиром экипажа самолета АН-2 с общим налётом 4000 часов. Его экипаж был направлен Харьковским управлением ГВФ в район Чернобыльской АЭС. Экипаж в течение 10 дней обрабатывал берега реки Припяти адсорбентом, существенно снижая тем самым риск распространения радиоактивных частиц. 10 вылетов в день и 200 миллирентген за каждый вылет. Нетрудно подсчитать, какую дозу увезли с собой члены экипажа через 10 дней борьбы с радиацией. Экипаж не свернул с боевого курса, и после возвращения из адской командировки, весь состав был награждён орденом Трудовой славы 3-й степени.
В этот год начались структурные преобразования в авиации ВВС и ПВО страны. Дивизия переходит из ВВС в состав войск ПВО. Я был направлен в Главный штаб ВВС в Москву на должность инспектора Политуправления ВВС. С лётной работой пришлось расстаться. 2 апреля 1986 года состоялся мой последний 42-минутный полёт на самолёте «МиГ-23МЛД» с аэродрома Сокол. Прошло уже 30 лет, а желание вернуться опять домой, в небо, не ослабевает…
В ПУ ВВС я курировал вопросы безопасности полётов военной авиации. В то время в ВВС ежегодно, в среднем, происходило до 100 лётных происшествий. Снижение их числа было постоянной заботой руководящего состава в Главкомате. Мне часто приходилось выезжать на лётные происшествия.
Еще одно, значимое для меня событие произошло вскоре после моего прибытия в Москву. В здании возле станции метро Кропоткинская, где располагалась Общероссийская общественная организация ветеранов войны и военной службы, в актовом зале было назначено какое-то совещание. Не зная расположения помещений, я зашёл в первую, попавшуюся на пути, комнату, чтобы спросить, куда идти. За столом сидел пожилой человек. Он рассказал мне, как пройти. Я поблагодарил его и вышел. Мельком взглянул на дверную табличку и остолбенел: на табличке значилось: А. П. Маресьев! Это была моя первая и последняя мимолетная встреча с Героем Советского Союза, первым заместителем председателя Общероссийской общественной организации ветеранов войны и военной службы, полковником Алексеем Петровичем Маресьевым, сыгравшим основную роль в моей судьбе в том, уже далеком, 1952 году.
*****
«Sessna». 1987 год.
28 мая в 18 часов 55 минут, в Москве на Большой Москворецкий мост сел легкомоторный самолёт «Sessna», пилотируемый 18-летним гражданином Западной Германии Маттиасом Рустом. Самолёт выкатился на Васильевский спуск, подрулил к Покровскому Собору и остановился. На следующий день западная пресса захлебнулась от восторга, что на маршруте из Хельсинки до Москвы наши средства ПВО не только не сбили нарушителя госграницы, но и, фактически, не видели его на малой высоте. В печати появилось много версий, шуток и спекуляций на эту тему: от воображаемого дружеского моста между Востоком и Западом в период «Горбачёвской перестройки» до блестящей операции, разработанной западными спецслужбами. Я позволю себе высказать свое мнение, которое появилось у меня вскоре после этого события. Друзья познакомили меня с отставным майором КГБ СССР, который устроился охранником в крупном торговом центре Москвы. Он дал мне для просмотра видеокассету, на которой был отснят материал, связанный с посадкой Руста, и попросил особенно не распространяться. То, что я увидел, не оставляло ни малейших сомнений в том, что акция была тщательно спланирована западными спецслужбами. Съемка начинается с нижнего балкона Покровского Собора и была направлена на Москворецкий мост. На мосту ничего интересного не происходило, кроме едущих по мосту автомобилей, и похоже, оператор чего-то ждал. Легкомоторный самолёт, похожий на наш ЯК-12, появился в кадре через 30–40 секунд после начала съёмки. Пройдя над мостом, между куполом Покровского Собора и Спасской Башней Кремля, самолёт над Красной площадью правым разворотом в сторону ГУМа с набором высоты вышел из кадра. Камера снова направляется на Москворецкий мост и через некоторое время появляется самолёт, планирующий на посадку. После посадки на мост самолёт заруливает на Васильевский спуск, делает 2-3 оборота вокруг хвоста и останавливается возле Покровского Собора. Через некоторое время из кабины выходит пилот в оранжевом комбинезоне и начинает разговаривать с появившимися возле самолёта людьми. Слышимость была плохая, но можно было разобрать, что объяснялись на немецком языке. Людей становилось всё больше, и вскоре самолёт был окружён плотным кольцом. Подъехали патрульные машины, появилась милиция, которая, похоже, плохо понимала, что происходит. После появления кого-то из руководства МВД ситуация стала быстро меняться. Толпа рассеялась, и самолёт был уже окружён плотным кольцом милиции. Возле Собора становилось «горячо», съёмка приостановилась, и следующие кадры появились уже из окна гостиницы «Россия». Пилота посадили в машину и увезли. Возле самолёта остались несколько офицеров милиции. На этом съёмка прекратилась.
Вывод на поверхности: знали, ждали, фиксировали! Реакция Горбачёва была предсказуема: своих постов лишились Министр бороны СССР Сергей Соколов, Главнокомандующий Войсками ПВО-заместитель министра обороны СССР, дважды Герой Советского Союза, главный маршал авиации А. И. Колдунов – военачальники, которые не жаловали перестройку в том виде, в котором она проводилась. Своих постов лишились также ещё около трёхсот генералов и офицеров войск ПВО. Такого кадрового погрома армия не знала с 1937 года. Всё шло по плану, начертанному из-за океана. Я позволю себе свою версию. Горбачёву непросто было проводить «перестройку» в том виде, в котором она велась. На фоне появившихся в Москве продовольственных карточек на основные продукты питания – лозунг перестройки всё же поддерживался простыми людьми, ждавшими перемен, но смутно представлявшими себе, как это надо делать и что происходит в стране. По-видимому, стояла задача развалить единственную структуру, которая могла защитить людей. Достаточно сказать, что отношение к офицерам в Москве стало резко негативным. Руководство видами вооруженных сил рекомендовало офицерам оставить на службе свою военную форму и по городу передвигаться в гражданской одежде. Для слома высшего звена армейского аппарата управления нужны были экстраординарные меры, чтобы отстранить от должности строптивых военачальников, противящихся «перестройке». Посадка Руста в сердце Москвы, согласованная с заокеанскими «друзьями», могла стать идеальным помощником Горбачёву в этом противостоянии.
Когда в 1991 году встал вопрос о назначении нового командующего московским округом ВВС и ПВО, выбор пал на Корнукова А. М. Здесь сказались не только его большой опыт в руководстве частями и соединениями ВВС, отличное знание специфики работы частей ПВО, но и тот сахалинский инцидент, когда в 1983 году под его непосредственным руководством был прерван полёт самолёта–нарушителя госграницы СССР. После его назначения мы созвонились с Анатолием Михайловичем, и он предложил мне встретиться в его кабинете в штабе московского округа ПВО. На Мясницкой, где располагался штаб, меня встретил его адъютант и проводил в кабинет командующего. Не виделись мы 6 лет. Встреча была искренней и тёплой. По-другому и быть не могло. Мы ведь на Сахалине иногда летали вместе в спарке МиГа, а такое не забывается. Я удивился тогда скромности и аскетизму убранства кабинета командующего. Большой рабочий стол под зелёным сукном, настольная лампа под зелёным абажуром времен пятидесятых годов, стол для совещаний, большой глобус, барная шарообразная стойка, флаги СССР и ВВС, карта СССР. Ничего лишнего. «Все, кто занимал когда-либо этот кабинет, старались ничего не менять после Василия Сталина», – заметил он.
Памятным для меня в этом году стало лётное происшествие, которое произошло в испытательном Центре ВВС в Ахтубинске, что под Астраханью, где я выполнял задачу в составе группы офицеров Главного штаба. После выполнения программы полётов лётчики из Северной Группы Войск (Польша) улетели на боевых самолётах на свой аэродром, а так называемый наземный эшелон, в составе которого были 16 человек лётного и инженерно-технического составов, со своим оборудованием, в т. ч. почему-то и с подвесными топливными баками, должны были улететь на военно-транспортном самолете АН-12. Вылет был запланирован на 18 часов. Осенью в это время здесь уже наступала темнота. После взлёта борта, буквально через минуту, командир экипажа АН-12 старший лейтенант (фамилию не помню) передал на стартовый командный пункт, что на борту пожар и он садится «перед собой». На этом связь с экипажем оборвалась. Я вместе с группой офицеров немедленно выехал в предполагаемый район аварийной посадки АН-12. Местность в районе Ахтубинска ровная, пустынная и безлюдная. Встречаются только редкие кошары – загоны для овец. Где искать, куда направляться на поиски в темноте? Последняя засечка самолёта на экране радиолокатора была на удалении 22-х километров строго по взлётному курсу. Когда мы стали приближаться к предполагаемой точке посадки, мы увидели впереди зарево от пожара. Сомнений не оставалось. Мы подъезжали к зареву с тяжёлым предчувствием. Уже различались контуры догоравшего самолёта. И вдруг мы заметили людей, стоящих поодаль от догоравшего самолёта. От группы людей отделился человек и пошёл нам навстречу. Это был командир экипажа, старший лейтенант. Его доклад старшему нашей группы потряс воображение! После взлёта на высоте 200 метров в кабину пилотов вбежал кто-то из пассажиров и доложил, что в салоне пожар. Командир экипажа отдал команду всем покинуть салон, закрыться в гермоотсеке и приготовиться к аварийной посадке. Через иллюминатор собравшиеся в гермоотсеке пытались тушить огнетушителями пожар, который всё с большей силой разгорался. Последний огнетушитель бросили в огонь и задраили иллюминатор. После доклада по радио связь с землёй пропала. Приборы скорости и высоты работали. Выпустив посадочные фары, лётчики стали снижаться на посадку. Им удалось посадить горящий самолёт, и все покинули его через форточки в кабине пилотов. С утра мы снова были на месте посадки АН-12. На глиссаде планирования мы обнаружили расплавленные куски алюминия. До взрыва самолёта в воздухе, в который было заправлено 18 тонн керосина, оставались секунды.
«Буран». 1988 год.
В январе заместитель начальника ПУ ВВС генерал-лейтенант авиации Фотинов Ю. Л. предложил мне съездить с ним в город Жуковский, в лётно-испытательный институт минавиапрома имени М. М. Громова. Там он планировал встретиться с ведущим разработчиком многоразового транспортного космического корабля «Буран» Глебом Евгеньевичем Лозино-Лозинским. В своём кабинете, больше похожем на небольшой цех с очень высоким потолком, нас встретил человек с явным отпечатком весьма преклонного возраста на лице. За время не более 5 минут Глеб Евгеньевич рассказал нам о ходе испытаний и посоветовал пройти в цех сборки космического корабля.
В цеху, куда нас проводили, стояли 2 «Бурана». На одном из них работали специалисты. Я тогда удивился примитивной, на мой взгляд, технологии наклейки на корпус корабля теплозащитных плиток, размером, примерно, 15 х 20 см. и толщиной 4-5 сантиметров. Рабочие намазывали вручную на плитку клей «Момент», выдавливая его из тубы, которая мало чем отличалась внешне от тех, которые мы покупаем в магазинах. Затем они прикладывали плитку к корпусу корабля. Этот корабль готовили к полёту в космос в беспилотном автоматическом режиме. Меня больше привлёк второй такой же корабль, стоявший в углу цеха. От первого он отличался тем, что на хвостовой его части располагались 2 двигателя от ИЛ-62. Лётчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, Заслуженный лётчик-испытатель СССР, Игорь Петрович Волк «учил» этот космический корабль летать «по- самолётному», производя на нём взлёты и посадки с аэродрома ЛИИ. В то время общественности ничего не было известно о готовящемся полёте МТКК «Буран» в космос.
15 ноября весь мир облетела оглушительная сенсация: впервые в мире космический челнок, пробыв в космосе 205 минут, приземлился в автоматическом режиме. Американские челноки «Спейс-Шаттл» этому не научились до сих пор. Полезная нагрузка «Бурана» была 30 тонн, вместо 14,5 тонн на «Шаттле». Полёт «Бурана» заставил США отказаться от программы СОИ («звёздные войны»), согласно которой они планировали вывести на орбиту 460 таких военных аппаратов. Успешный полёт «Бурана» перечеркнул эту затею. Примечательно в этой истории то, что само название корабля появилось только перед самым стартом. Сначала корабль назвали «Байкал» и уже нанесли надпись на корпус. Эту надпись еле-еле отскребли уже перед стартом и нанесли новую.
Отступая от хронологии, хочу рассказать о моём первом знакомстве с полковником Ткаченко Игорем Валентиновичем – бывшим начальником 237-го гвардейского Центра показа авиационной техники ВВС России, заслуженным военным лётчиком РФ. В 2005 году мне позвонил в Москву мой бывший классный руководитель Хуторной Владимир Викторович и попросил меня привезти из Кубинки какой-нибудь материал, связанный с моим земляком, выпускником нашей школы Сашей Сыровым, который трагически погиб в авиакатастрофе во Вьетнаме в районе авиабазы Камрань 12 декабря 1995 года. Встречу с Ткаченко мне организовал племянник В. В. Хуторного Ваня Стерхов – друг И. В. Ткаченко. Я связался с Игорем Валентиновичем по телефону и попросил о встрече со мной. В назначенное время я прибыл в Кубинку и ждал И. В. Ткаченко у КПП. Ждать пришлось довольно долго. После разведки погоды шли предполетные указания. Минут через 40 открылись ворота и на площадку въехал микроавтобус, из которого с водительского сидения сошёл коренастый, крепкого телосложения человек в лётном комбинезоне. Мы познакомились, сели в микроавтобус и поехали на высотку. За это короткое время, пока мы ехали, я узнал, что для штатной работы Центра не хватало многого, в том числе и водителей. Начальник Центра не жаловался, нет. Он стоически в этих условиях тянул лямку трудностей, на которой, как на буксире, был всемирно известный Центр показа авиатехники России. Ткаченко коротко упомянул, что они дружили с Сашей Сыровым и стояли вместе у истоков Центра показа. Полёты уже начались. Командир готовился к вылету в группе. Он передал своему заместителю по политической части подполковнику Ерофееву О. И. мою просьбу. Мы попрощались, и Ткаченко направился к самолёту. Для моей родной школы Ерофеев О. И. поделился последним, что у него было связано с их боевым другом Сашей Сыровым. Я уезжал из Кубинки с оттенком горечи и надеждой, что Центр выдержит все трудности. Авиатехника России была в надёжных руках!
Так случилось, что о гибели Игоря Валентиновича Ткаченко я узнал из Интернета. 16 августа 2009 года я вышел в сеть буквально через несколько минут после размещения этого печального известия. Сообщение было коротким и не вызывало сомнения. Зная о хороших личных связях Игоря Валентиновича с моим классным руководителем Хуторным Владимиром Викторовичем, я тут же позвонил ему. На другом конце провода я услышал плачущего навзрыд очень близкого мне человека.
В мае 2001 года на одной из выставок авиационной и бронетанковой техники, которая проходила в Кубинке, друзья познакомили меня с ещё одним моим земляком – полковником Климовым Сергеем Николаевичем. Мы были наслышаны друг о друге заочно. Я знал, что он ведущий группы «Русские витязи» из Берёзовки, а он знал, что я служил в Главном штабе ВВС, из Беленького. Встреча была тёплой, несмотря на то, что личного знакомства на тот момент не было. Через год мой земляк С. Н. Климов ушёл из жизни. На сайте МОУ «Берёзовская средняя образовательная школа имени С. Н. Климова» хорошо написано о его жизни и лётной службе. Есть в этом описании такая выдержка: «29 мая 2002 года после тяжёлой и продолжительной болезни скончался командир авиационной группы высшего пилотажа “Русские Витязи” гвардии полковник КЛИМОВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ». Из этических соображений я не стану расшифровывать эту медицинскую формулировку. Мы, лётчики, знали, от чего страдал последнее время Сергей. Этого не знали наши авиационные врачи, к которым мы всегда относились настороженно и, как могли, скрывали то, что они не могли обнаружить. Его друзья уверены, что он ушёл из жизни из-за огромной любви к небу, к своей профессии летчика-истребителя. В своём мастерстве он достиг такой высоты, которую сам не смог преодолеть.
В память о наших знаменитых земляках-лётчиках, – «Русских витязях», лётным мастерством которых восхищался весь мир, 4 августа 2012 года, в канун 100-летия Российских ВВС, в Борисовке был возведен мемориал – самолёт Су-27. На открытие памятника прилетели их боевые друзья из Кубинки. В групповом порядке «Ромб» четвёрка крылатых друзей прошла над школами в селе Беленькое и селе Берёзовка, в которых учились Александр Сыровой и Сергей Климов, отдав дань памяти своим боевым товарищам.
«Night Hawk» – Ночной Ястреб. 1989 год.
Перестроечные настроения в войсках офицеры Главного штаба ВВС ощутили в начале апреля, когда прошла информация, что руководство ВВС СССР планирует встречу офицеров Главного штаба и Политуправления ВВС с сотрудниками аппарата военного атташе при посольстве США в Москве. Руководителем встречи с нашей стороны был назначен начальник Главного штаба ВВС, 1-й заместитель Главнокомандующего Военно-воздушными силами СССР генерал-полковник авиации Панькин Валентин Епифанович. В состав группы с нашей стороны входило около 30 старших офицеров, в т.ч. 7 офицеров от ПУ ВВС во главе с первым заместителем начальника политуправления генерал-майором авиации Сидоровым А. М.
Мы знали, что задачей управления военного атташе США является руководство на территории СССР сбором разведывательной информации и агентурной работой сотрудников военной разведки, включённых в состав аппарата военных атташе при посольстве США, действующих с легальных позиций в качестве аккредитованных в стране сотрудников МО США. Для справки: военный атташе в стране пребывания является официальным представителем для властей страны и занимается дипломатической работой по организации сотрудничества между государственными органами стран в военных вопросах.
Выступления на встрече предполагались с обеих сторон лишь на уровне руководителей групп. Местом встречи была определена Военно-воздушная инженерная академия имени профессора Н. Е. Жуковского в Москве на улице Планетной.
Эта старейшая академия, основанная в 1920 году, располагалась в бывшем Петровском Путевом Дворце, построенном в конце 18-го века при Екатерине Второй. Дворец, где учебные аудитории соседствовали рядом с реликвиями Екатерининских времен, был последней ступенькой по дороге на престол: российские императоры останавливались здесь перед тем, как прибыть на венчание на царство – церемонию, которая всегда совершалась в Москве.
Офицеры ГШ и ПУ ВВС в назначенное время собрались в одной из аудиторий и ждали гостей из-за океана. Это, невероятное по тем временам, событие началось с представления сторон и небольшой вступительной речи генерал-полковника Панькина В. Е. Перед нами за столом сидели военный атташе США в форме полковника, представитель посольства в гражданской одежде и майор ВВС США с эмблемой «US» на лацкане синего кителя. Мы с интересом разглядывали гостей, не имея ни малейшего представления, о чём пойдёт речь между людьми, которые более 40 лет смотрели друг на друга лишь через перекрестие прицела. Чувствовалось, что надежды на непринуждённую обстановку Петровского Путевого дворца не оправдываются. Несмотря на высокое положение руководителей встречи, скованность сторон проявлялась и в вопросах, и во взглядах. Стараниями Валентина Епифановича и представителя посольства США разговор, в конце концов, начал приобретать вид диалога и свёлся, в конечном итоге, к состоянию воинской дисциплины в армиях двух стран. Тему для разговора предложили американцы. Мы слушали и с недоумением пожимали плечами. Кто-то из рядом сидевших офицеров вполголоса проворчал: «Неужели не нашлось темы поинтереснее?» Разговор сторон, что называется, «не клеился». Майор ВВС США до конца встречи смотрел на нас встревоженным взглядом, так и не проронив за всё время ни слова. Минут через сорок, почувствовав, что интерес к встрече с нашей стороны иссяк, Валентин Епифанович предложил её завершить и обменяться памятными сувенирами. Символом нашего первого контакта с американцами стало, опять-таки, «перекрестие прицела». Первыми свой «подарок» распаковали американцы. Это была в застеклённой рамке фотография новейшего по тому времени американского самолёта F-117A («Night Hawk» – Ночной Ястреб), тактического ударного бомбардировщика-невидимки, выполненного по технологии «Stealth» (Стеллс), ставшего гордостью американских ВВС и носившего статус «суперсамолёта». Один из них, как мы узнаем позже, был сбит в 40 километрах от Белграда ПВО Югославии в 1999 году ЗРК советского производства С-125, выпущенного в далёком 1967 году. Двумя ракетами расчёт ЗРК ПВО Югославии навсегда лишил этот самолёт его статуса «супер».
Начальник Главного штаба ВВС генерал-полковник авиации Панькин Валентин Епифанович тоже не остался в долгу и вручил военному атташе оформленную аналогичным образом фотографию советского стратегического бомбардировщика «ТУ-160», который в СССР за его изящный вид прозвали «Белым лебедем».
С той нашей первой памятной встречи с американцами прошло почти 30 лет, а взгляд с обеих сторон не меняется.
НИИ АиКМ. 1990 год.
Моя служба в Главном штабе перестала быть для меня интересной. И когда мне предложили продолжить службу в 7-м Государственном научно-исследовательском испытательном институте авиационной и космической медицины, что возле станции метро «Динамо» в Москве, я согласился без раздумий. Почему, вдруг, медицина? Институт был очень тесно связан с работой лётного состава и космонавтами.
Первые космонавты СССР проходили здесь испытания в барокамере, сурдокамере, различные медицинские обследования. Институт вплотную занимался вопросами психологии лётной и космической работы. На заре космонавтики более ста учёных с мировыми именами задолго до полёта человека в космос изучали здесь вопросы, связанные с условиями и особенностями работы человека в космическом пространстве. При институте в 1953 году была создана группа штатных испытателей, для которых имитировали условия, приближённые к работе космонавтов. Эти люди, без преувеличения, прокладывали дорогу в космос на земле, зачастую рискуя своим здоровьем. Здесь формировался образ человека, способного выполнить задачу в несвойственной ему враждебной космической среде. И вот здесь, в самый раз, следует рассказать о малоизвестных фактах полёта первого космонавта планеты Ю.А.Гагарина.
В 1991 году мне довелось встретиться с начальником политотдела Центра подготовки космонавтов Климуком Петром Ильичем. Климук был очень дружен с моим бывшим командиром на Сахалине Корнуковым Анатолием Михайловичем. Они вместе заканчивали Черниговское лётное училище. Судьба накрепко связала их на всю жизнь, когда, будучи ещё курсантами, Корнуков вытащил Климука из горящего после посадки МиГ-17, разбив остекление фонаря. В непринуждённой обстановке за чашкой чая Климук рассказал мне многое из того, что широкой публике о работе космонавтов известно тогда не было. Разговор зашел о Гагарине. Здесь я приведу лишь некоторые фрагменты нашей двухчасовой беседы.
Как впоследствии стало известно, через 15 минут после старта Гагарина радиосигналы советского космического корабля запеленговали наблюдатели с американской радарной станции «Шамия», расположенной на Алеутских островах. Пятью минутами позже в Пентагон ушла шифровка. Ночной дежурный, приняв её, тотчас же позвонил домой доктору Джерому Вейзнеру – Главному научному советнику президента США Кеннеди. Заспанный Вейзнер взглянул на часы. Было 1 час 30 минут по вашингтонскому времени. С момента старта «Востока» прошло 23 минуты. Предстоял доклад президенту: русские опередили американцев, «Птичка» взлетела.
Надо сказать, что военно-политическая обстановка между СССР и США в то время, была крайне напряжённая: разгар холодной войны, гонка вооружений, нарушение американским высотным самолётом-разведчиком U-2 госграницы СССР 1 мая 1960 года, который наши средства ПВО сбили под Свердловском. На этом фоне 2 сверхдержавы СССР и США стремились, во что бы то ни стало, первыми прорваться в космос, милитаризация которого стояла на первом плане. В Советском Союзе знали, что США планировали запуск человека в космос на 2 мая 1961 года. Руководство СССР, Генеральный конструктор космических кораблей Королёв С. П. не могли отдать пальму первенства в космосе в руки противника. Патриарх отечественной космонавтики академик Борис Черток вспоминал: «Никто не мог позволить себе даже мысли о том, что первым в космосе окажется американец!». Королёв спешил. Это было делом всей его жизни. Четыре удачных пуска из семи было недостаточно, чтобы запускать в космос корабль с человеком на борту. Успех оценивался самим Королёвым, как 50 на 50. Когда 12 апреля 1961 года был запущен предстартовый отсчёт времени, – неполадки посыпались одна за другой. При взвешивании перед посадкой в корабль, вес Гагарина в полном снаряжении оказался на 14 килограммов больше допустимого. Пришлось срочно облегчать скафандр Гагарина. Удалены были датчики работоспособности узлов корабля, соединяющие кабели и прочее оборудование. Кто-то предложил, учитывая недавние события с американским шпионом-лётчиком Пауэрсом, нанести на гермошлём Гагарина надпись «СССР». И это, как впоследствии оказалось, было не праздным делом. Краска еще не высохла на гермошлёме, когда Гагарин вместе со своим дублёром Титовым направились к «Востоку». После посадки Гагарина в кабину и закрытия люка приборы контроля показали, что люк не закрыт. Появилась опасность разгерметизации кабины в полёте. Королёв попросил ведущего конструктора кабины «Востока» Олега Ивановского сделать невероятное: снять крышку люка, проверить контакты и снова задраить люк. Позже Ивановский вспоминал, что, когда сняли крышку, Гагарин через зеркальце, прикреплённое к рукаву скафандра, наблюдал за ними и в полголоса что-то напевал, чтобы успокоить работающих с люком.
Следует заметить, что даже при идеальной работе техники, гарантий успешного полёта никто тогда не давал. Эта сфера деятельности человека была тогда мало изучена. Ведь человек своей природой не был приспособлен к полётам, тем более, в безвоздушном пространстве. Что ждало, например, космонавта в космосе? Это ведь агрессивная для человека среда! Кое-кто из учёных говорил, что в космическом полёте от большой психологической перегрузки человек может сойти с ума. Примечательно, что для того, чтобы перейти на ручное управление космическим кораблём, в автоматику управления нужно было ввести секретный код, который был запечатан в конверте на борту. Космонавту он не сообщался. С. П. Королев шепнул Гагарину этот секретный код перед стартом (125), понимая, что времени для распечатывания конверта может и не быть.
В 9.07 по московскому времени корабль-носитель «Восток» успешно стартовал и в записи на века осталось гагаринское: «Поехали!» Началась 108-ми минутная борьба за право быть первопроходцами вселенной! Полёт оказался непростым. Это была, действительно, борьба человека с никем ещё неизведанной стихией. Перечислять все 10 нештатных ситуаций, которые возникли у Гагарина в космосе, нет необходимости. Остановлюсь лишь на главных, от которых напрямую зависел благополучный исход полёта. Началось с того, что на земле на несколько секунд больше запрограммировали время работы двигателя 3-й ступени и он «забросил» капсулу с космонавтом на 100 километров выше запланированной орбиты. Это означало, что Гагарину в автоматическом режиме полёта пришлось бы находиться на орбите от 10 до 15 суток, вместо запланированного одного витка вокруг Земли. Кроме того, при отстреле 3-й ступени произошёл толчок и капсула с космонавтом начала вращаться со скоростью 1 оборот в секунду. Очередная цепочка отказов повлекла за собой опоздание с включением тормозной двигательной установки, что привело к значительному перелету от предполагаемого района посадки под Волгоградом. При торможении в плотных слоях атмосферы загорелась обшивка корабля. Гагарин стал первым из землян, увидевшим в иллюминатор бушующее пламя, которое происходит при каждом спуске из космоса, и это стоило ему горькой фразы, брошенной в эфир: «Я горю, прощайте товарищи!». На высоте 7 тысяч метров Гагарин катапультировался из спускаемого корабля. И даже здесь не обошлось без сбоя. После открытия основного парашюта, самопроизвольно открылся ранец запасного парашюта, и спустя несколько секунд, Гагарин спускался уже на двух парашютах. Еще одно испытание Гагарин перенёс уже перед самым приземлением. Траектория спуска на парашютах была направлена как раз на Волгу. Приводнение в апрельскую холодную воду ничего хорошего не предвещало. Гагарин сбросил 30-килограммовый НАЗ (носимый аварийный запас) и дотянул до берега. Плавным приземлением на двух парашютах, которое произошло в 10.55 по московскому времени, закончился полный драматизма беспримерный полёт в истории человечества.
Самое последнее испытание Гагарин пережил уже на земле, когда увидел, что к нему наперевес с вилами и лопатами направляется группа деревенских мужиков, наблюдавших за спуском странного, одетого в оранжевый скафандр, парашютиста. Надпись «СССР» на гермошлеме и русская речь спасли ситуацию.
С того триумфального дня прошло 55 лет. В космосе побывали более 120 наших соотечественников, среди которых 4 женщины. И сейчас, куда бы не отправились первопроходцы вселенной, что бы они ни открыли в черных глубинах космоса, они всегда будут помнить, что первыми были «Восток» и Гагарин!
За двадцать шесть лет до первого звездного полёта Юрия Гагарина Константин Эдуардович Циолковский писал: «Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство… Он русский… У него отвага умная, лишённая безрассудства… Представляю его открытое русское лицо, глаза сокола».
НИИ АиКМ занимался не только медицинскими исследованиями в области авиации и космонавтики. Нередко приходилось решать и чисто технические вопросы. Подтверждением этому стала история, связанная с Корейской войной в 1950–1953 годах. Под большим секретом в этой войне участвовали советские лётчики-истребители на стороне северокорейских войск. С противоположной стороны стояли Южная Корея, США, Великобритания и другие страны под эгидой ООН. Наши лётчики заметили, что им было трудно в воздушных боях переносить перегрузки, которые создавали американцы. Соотношение сбитых самолётов было не в нашу пользу. По линии разведки стало известно, что на своих самолётах американцы применяли какой-то прибор, позволявший на 2-3 единицы создавать большую перегрузку, чем наши истребители, и при этом сохранять свою работоспособность. Была поставлена задача: сбить истребитель противника и найти этот прибор. Случай скоро представился. Американский истребитель F-86 «Сейбр» был сбит наземными средствами ПВО. Лётчик катапультировался. В районе приземления лётчика на парашюте его уже ждали. После приземления лётчик снял с себя какое-то снаряжение и попытался его сжечь. Такая у него была инструкция. Это снаряжение уже через 3 дня было доставлено в Москву в наш НИИ. Специалисты быстро разобрались, что к чему. Через некоторое время первая партия противоперегрузочных костюмов уже была у наших лётчиков в Корее. Небольшая доработка в кабине и счёт сбитых самолётов стал вдвое больше в нашу пользу.
Изучением этих и других подобных проблем и занимался институт, разрабатывая рекомендации для создания условий работоспособности лётчиков и космонавтов.
Путч. 1991 год.
18 августа весь советский народ и, конечно, мы – авиаторы праздновали День воздушного флота СССР. На следующий день по радио, а затем по Центральному телевидению СССР дикторами был зачитан официальный текст под названием – «Заявление Советского руководства». Согласно этому заявлению от руководства отстранялся первый Президент СССР М. С. Горбачев и его полномочия переходили к вице-президенту СССР Г. И. Янаеву. Для управления страной был образован Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР. По распоряжению Министра обороны СССР маршала Д. Т. Язова, в Москву вводятся войска и бронетанковая техника в количестве около 800 единиц. Это было похоже на военный переворот.
Утром 19 августа я ехал на службу на своем автомобиле по Садовому кольцу в институт. Навстречу шли танки. Я остановился на обочине. Мимо нас, сотрясая асфальт и ревя газотурбинными двигателями, катилась бронированная армада. Люди молча толпились на тротуаре и с потрясёнными душами наблюдали за происходящим.
Днем позвонил начальник института генерал-майор м/с Пономаренко Владимир Александрович, который отдыхал с семьёй на юге. «Надо ли приезжать?», – спросил он. Такой необходимости, на наш взгляд, не было. Он попросил поберечь кадры института и предостеречь всех сотрудников от опрометчивых шагов и поступков. Он как в воду смотрел! После ГКЧП, который не продержался и трёх дней, начали проводиться тщательные расследования и проверки на местах. Все, кто поддерживал ГКЧП прямо или косвенно, сильно пострадали. Они просто были уволены со службы без пенсии или отданы под суд. Нам удалось сохранить коллектив, в котором работали около сотни кандидатов и докторов наук, без потерь.
В 1993 году во многих СМИ прошла информация о том, что в августе 1991 года с территории американского посольства в Москве вели огонь по гражданам России. «Неизвестные снайперы» стреляли с крыш домов, расположенных за забором «дипломатической миссии» по мирным жителям и русским военным, чтобы «подхлестнуть» ситуацию, спровоцировать кровопролитие. «Если обе стороны конфликта не готовы убивать и проливать кровь, – нужно им «помочь». Об этих «таинственных снайперах» говорил генерал Сорокин на заседании Специальной комиссии Государственной Думы 8 сентября 1998 года: «В 8 часов подразделения выдвинулись к стенам Белого дома… Во время выдвижения подразделения в полку погибло пять человек и 18 были ранены. Расстреливали сзади. Я сам лично это наблюдал. Стрельба велась со здания американского посольства, с крыши, с колокольни у гостиницы “Мир”. Все погибшие и раненые были расстреляны сзади». А вот что рассказал А. Дунаев, бывший замминистра МВД: «На моих глазах погиб сотрудник МВД, его скосил снайпер с гостиницы “Мир”. Кинулись туда, но стрелок успел уйти, лишь по особым приметам и стилю исполнения поняли, что это почерк не наших… Судя по всему, иностранных спецслужб. Направляли подстрекателей из американского посольства…» Эта тактика была воспроизведена американцами снова через 23 года на киевском Майдане. И не только там: Тунис, Египет, Ливия, Сирия… Кто следующий?
Большое видится из далека. Прошло уже четверть века. Все, кто пережил «перестройку» того времени и распад СССР, вправе задать себе многие вопросы. На современный «майдан» ситуация тогда в Москве была не похожа по своей сути. Однако американский след был заметен. Иначе, почему тогда некоторые «деятели», в том числе мэр Москвы Г. Х. Попов, не «вылезали» из американского посольства, принося туда ежедневно информацию деликатного свойства? Некоторые из них до сих пор скулят под американским забором.
В сентябре я добровольно подал рапорт и досрочно уволился с действительной военной службы. С тех пор утекло много воды. Оглядываясь сейчас вокруг, я часто задаю себе вопрос: как можно жить в родной стране, подрывая ее изнутри, продавшись за «тридцать заокеанских сребреников», работать в интересах не своего, а чужого, враждебного нам государства? Ответа на этот вопрос я не нахожу.
Возвращение. 2009 год.
Хмурым весенним днём, ни о чём не сожалея, я покидал Москву, отдав вооруженным силам СССР пять лет военной службы в первопрестольной. Я возвращался на свою малую Родину – на Белгородчину, где прошло детство, где живут мои школьные друзья и знакомые, откуда начался полёт моей судьбы в далеком 1952-м. Этот полёт ещё не окончен и я надеюсь, что он не закончится никогда. Он продолжается через молодое поколение моих земляков, с которыми я встречаюсь не только в своей родной школе, но и во всех школах района. Иногда приходится слышать, что в «лихие девяностые» мы потеряли молодое поколение, что на смену вопросу «Кем ты хочешь стать?» – пришел другой: «А сколько это стоит?» Это не совсем так, и даже, совсем не так. С такой жизненной установкой я бы не услышал однажды от пятиклассника: «А после Суворовского училища можно поступить в лётное?»
Независимо от времени, в котором живёт это поколение, оно ведет себя так же, как их отцы, деды и прадеды. Эти ребята уже со школьной скамьи начинают связывать свою судьбу с защитой Родины. Такой выбор дорогого стоит. И если однажды мы услышим в эфире от моего юного земляка: «Я 821-й, запуск!», – значит за его спиной Россия и полёт судьбы продолжается!
*****
Автор выражает глубокую благодарность читателям электронной рукописи, приславшим свои отзывы и пожелания, а также некоторые фотоснимки:
Москвичам:
Белуковым Олегу и Веронике, генерал-майору авиации Баскакову А. С.,
генерал-лейтенанту авиации Бенову Г. М.
Друзьям по совместной службе:
полковнику Ивану Карпенко, полковнику Авениру Никонову, полковнику Александру Правдивцу, полковнику Вячеславу Белоусову, полковнику Анатолию Буханову.
Читателям:
Александре Карташовой, Татьяне Саенко, Владимиру Жукову и многим-многим другим.
Особую благодарность автор выражает своим коллегам лётчикам – белгородцам, чьи советы и пожелания позволили автору сделать автобиографические мемуары не такими скучными: полковнику Осикову В. Ф., полковнику Черенкову В. К., полковнику Баштовому В. И.
С уважением, Кондратьев В. Г.
***Иллюстративный материал заимствован из общедоступных ресурсов интернета, не содержащих указаний на авторов этих материалов и каких-либо ограничений для их заимствования.
***Фотоколлажи созданы художниками редакции и обладают авторским правом.
Получать актуальные новости.
Конфиденциальность гарантируем
8 ноября исполнилось 88 лет всемирно известному французскому актеру Алену Делону.